И один в поле воин

– Именно вы! Сегодня я получил от генерала Бертгольда личное предупреждение: если в течение трех дней я не найду этого проклятого Шенье, меня вызовут в Берлин для специального разговора. Вы знаете, что это значит?

– Догадываюсь!

– Умоляю вас, напишите генералу, чтобы мне дали хоть неделю на поиски. Я никогда не забуду этой услуги. И когда-нибудь тоже смогу вам пригодиться!

– Это всё? И из-за этого вы прибежали ночью?

– Для вас, Генрих, это мелочь, а для меня вся карьера, а может быть, и жизнь!

– Завтра утром я дам вам письмо к отцу, вы сами его отправите.

Миллер долго пожимал руку Генриху.

Ночью прошёл дождь, и намеченный с вечера план пришлось отложить. Надо было дождаться, пока земля немного подсохнет. Это вышло кстати, так как Генрих едва не позабыл о своём обещании написать письмо Бертгольду. Генрих сел за письмо, на сей раз он был немногословен. Коротко сообщив о своём участии в поисках, просил генерала учесть трудную обстановку и отложить установленный им срок ещё на неделю.

Не запечатав письма, Генрих вручил его Курту, приказав немедленно отнести Миллеру.

– Когда вернёшься, попроси мадам Тарваль или мадемуазель Монику приготовить нам что-нибудь в дорогу.

– Мадемуазель уже второй день больна…

– Очень плохо, Курт, что ты не сказал мне об этом вчера. У мадемуазель было столько хлопот со мной, когда я болел, а теперь, когда она слегла, я даже не навестил её!

– Мы вчера очень поздно приехали, герр обер-лейтенант!

– Тогда сделаем так: я сейчас минут на пятнадцать зайду к мадемуазель и попрошу прощения за свою невнимательность, а ты отнеси письмо и собирайся в дорогу.

– Я мигом! Пока вы вернётесь, герр обер-лейтенант, всё будет готово.

Курт не думал, что ему придётся задержаться значительно дольше, чем он рассчитывал, и по делу не совсем приятному. Получив письмо, Миллер не отпустил Курта, а приказал ему подождать.

– Ваша фамилия Шмидт? Курт Шмидт? Да? – спросил Миллер, когда письмо было прочитано, запечатано и вручено адъютанту для немедленной отправки.

– Так точно!

– Вы раньше служили в роте обер-лейтенанта Фельднера?

– Так точно!

– Вы знаете, что ваш бывший командир сейчас в госпитале, тяжело ранен?

– Так точно!

– Откуда вы это знаете?

– Мне сказал обер-лейтенант фон Гольдринг.

– А когда вы последний раз видели обер-лейтенанта Фельднера?

– В Бонвиле, в день отъезда оттуда, в номере обер-лейтенанта Гольдринга.

– Обер-лейтенант Фельднер с вами разговаривал?

– Да. Он приказал передать обер-лейтенанту фон Гольдрингу номер поезда и время отбытия.

– Какой именно номер и какой час были названы?

– Не помню!

– А когда вы сообщали об этом обер-лейтенанту Гольдрингу, в комнате были посторонние?

– Нет, – твёрдо ответил Курт, хотя хорошо помнил, что в это время в комнате была Моника.

– Хорошо, можете идти, я сам поговорю об этом с обер-лейтенантом. О нашем разговоре никому не говорите. Понятно?

– Так точно!

Возвращаясь домой, Курт не шёл, а бежал. Гнала его не только мысль об опоздании, а и беспокойство. Почему Миллер начал его расспрашивать о Фельднере? И почему так интересовался, был ли кто-нибудь из посторонних в номере? Неужели он в чём-то подозревает Монику? Мадемуазель Моника и тот поезд? Какая чепуха! Курт горел нетерпением обо всём рассказать обер-лейтенанту и был очень разочарован, увидев, что того нет в номере. Прошло полчаса, час, а обер-лейтенант всё не возвращался.

Визит Генриха неожиданно затянулся.

Моника простудилась, и мадам Тарваль запретила ей подниматься с постели. Услыхав голос Генриха за дверью, девушка разволновалась чуть не до слёз. Неужели мама разрешит ему зайти? А почему бы нет? То, что она лежит в постели? Но ведь она больна, и так естественно, что Генрих пришёл её навестить, ведь Моника дежурила же у его изголовья после аварии с мотоциклом.

Генрих сделал вид, что не заметил ни волнения, ни смущения девушки. Он вёл себя просто, как всегда, и Моника сразу позабыла все свои сомнения. Она была так счастлива, что он здесь, что их беседа течёт свободно, естественно, что он любуется ею.

Да и трудно было не залюбоваться Моникой. Её вьющиеся волосы кольцом обвивали голову. На фоне белой наволочки они казались дорогой чёрной рамой, в которую вставлена прелестная женская головка.

– Моника! Вы сегодня удивительно красивы.

– Вы говорите это уже второй раз!

– И, возможно, скажу в третий.

– Мама, над твоей дочкой смеются! – крикнула Моника в соседнюю комнату, где хлопотала мать.

– Над тобой? Никогда не поверю! – мадам Тарваль появилась на пороге с тарелкой винограда.

– Я сказал мадемуазель, что сегодня она особенно красива.

– О, белый цвет ей к лицу! Если бы вы видели её во время конфирмации. Подождите, я сейчас покажу вам её фотографию.

– Вот, барон, – мадам Тарваль протянула Генриху большой семейный альбом, раскрытый на той странице, где была вставлена фотография Моники в день конфирмации.