И один в поле воин

На губах Андре Ренара впервые промелькнула улыбка. Он сделал движение, словно собираясь пожать руку собеседнику. Но тотчас тень недоверия промелькнула у него в глазах.

– Я не знаю, кто вы, и на вас этот мундир. И, признаться, я не понимаю, чего вы от меня хотите?

– Узнать о подземном секретном заводе!

– Где у меня гарантии, что эти сведения пойдут на пользу моему народу, а не во вред?

– Гарантия – здравый смысл! Ведь не для немецкого же командования, осведомлённого лучше нас с вами, я хочу их получить!

– Тогда для кого?

– Вам не кажется, что этот вопрос наивен? Что я не могу на него ответить, даже если бы очень хотел?

– Вы, кажется, правы, – задумчиво проговорил Андре Ренар, как бы рассуждая вслух. – Немецкому командованию эти сведения действительно ни к чему. Если они не нужны врагу, значит – нужны другу. Пусть неизвестному, но другу. Допустим, я расскажу обо всём. Всё это обернётся против немцев, возможно, будут спасены и те несчастные, что страдают там… Промолчу… меня могут поймать, и тогда ни один человек на свете не узнает того, что знаю я.

– Вы рассуждаете логично, но очень медленно. Помните: у нас мало времени. Вам надо подумать о собственной безопасности, да и я не хочу рисковать головой, ведь в селение может прибыть целый отряд, все участки распределены между отдельными воинскими частями. Если меня увидят мирно беседующим с вами…

– Погодите, у вас, может быть, ещё одна цель – узнать кто организовал мне побег.

– Об этом я не спрошу у вас ни слова!

– Гм… похоже на то, что вы разбили все мои аргументы. Ну что ж, я готов рассказать всё, что знаю.

Обе женщины одновременно шагнули вперёд, когда распахнулась дверь маленькой комнаты и на пороге появился Андре Ренар и немецкий офицер. Они не произносили ни слова, только глаза спрашивали: Как?

Андре Ренар весело улыбнулся. Так же весело улыбнулся и немецкий офицер. И только теперь наступила разрядка после огромного напряжения. Обхватив шею мужа руками, Луиза громко разрыдалась. Старуха, обессилев, упала в кресло, её голова и руки дрожали.

– Я должен попросить прощения у дам! – взволнованно произнёс Генрих. – Единственное моё оправдание – это то, что всё происходит не по моей злой воле. И, как видите, всё сложилось превосходно.

– О, мсье! Мы с мамой ведём себя неприлично, но радость, говорят, не убивает! Я встретила вас как врага, посидите теперь с нами как друг.

– Я сейчас больше всего хотел бы исполнить вашу просьбу, но и так задержался дольше, чем предполагал… К тому же не забывайте, в машине сидит этот мерзавец Базель! Я должен отвезти его в Сен-Реми и там задержать до тех пор, пока мсье Андре не окажется в совершенно безопасном месте.

– Луиза уже наладила связь, и сегодня ночью, самое позднее завтра за мной придут друзья.

– Пистолет, который я вам дал, оставьте у себя. У меня он запасной, а вам пригодится. На всякий случай возьмите деньги.

– Не нужно…

– Они вам тоже пригодятся. Считайте их своего рода оружием. А теперь последнее: ни один человек, даже самые близкие друзья не должны знать о нашей встрече и о нашем разговоре.

– Можете положиться на моё слово. За жену и нашу старушку я тоже ручаюсь.

– О, мсье, неужели вы не выпьете с нами вина? – воскликнула мадам Матран. – Я понимаю, вы спешите, но это не займёт много времени.

– Мне самому придётся вести машину, мой денщик будет сторожить арестованного. А ночью, да ещё после вина…

– Тогда подождите одну минутку!

Старая женщина с неожиданной для её лет быстротой подбежала к комоду и вытащила из него шкатулку. В ней она, верно, хранила сувениры: заботливо перевязанные пачки пожелтевших писем, засохшую веточку флёрдоранжа, белые, вероятно, ещё подвенечные перчатки.

С самого дна мадам Матран вынула старую, отлично обкуренную трубку. Она держала её в руках и словно гладила ласковыми прикосновениями дрожащих пальцев. Потом легонько прикоснулась губами к прокуренному дереву и протянула трубку Генриху.

– Я хочу подарить вам, мсье, самое дорогое, что у меня есть. Это трубка моего отца. Он был благородным, мужественным человеком и погиб как человек мужественный, благородный, защищая Коммуну на баррикадах.

– Я сберегу её не только как память, но и как священную реликвию! – серьёзно произнёс Генрих. – И разрешите мне, мадам Матран, поцеловать вас. Без церемоний, как сын целует мать.

Генрих поцеловал морщинистые щеки старухи и почувствовал, как сжалось его сердце. Коснётся ли он когда-нибудь вот так лица своего отца?

– Вы когда-нибудь расскажите своей матери о старой французской женщине, – сказала она, вытирая слёзы. Скажите ей, что я благословила вас, как сына.

– И о том, мсье, что вы вернули мне жизнь, – тихо прибавила Луиза.

Генрих вышел в переднюю.

– Ну, а теперь прощайте вы, Андре? Вероятно, мы никогда с вами не увидимся!

– Так я и не узнаю, кто вы?

– Друг!

– Тогда прощай, друг!

Андре и Генрих обнялись и поцеловались.

На обратном пути в Сен-Реми Генрих вёл машину на большой скорости. Теперь, когда у него в кармане, наконец, лежали такие важные сведения о подземном заводе, нельзя было терять ни минуты.