И пели птицы...

— В тот август через город проходили британские части. Я наблюдала за ними в слабой надежде увидеть тебя. Люди пели: «Боже, храни короля». Но скоро все повернуло к худшему. Под конец месяца англичане решили, что оборонять город не стоит. И оставили нас на милость немцев. Я хотела уехать, но Азер был членом городского совета и настоял на том, чтобы мы остались. Мы ждали два дня. Два мучительных дня. В конце концов они появились — со стороны Альбера — и вступили в город по рю Сен-Лё. На краткое время в городе установилась праздничная атмосфера. Но затем мы узнали об их требованиях. Они дали мэру два дня на то, чтобы обеспечить их огромным количеством продовольствия, лошадей и снаряжения. А в виде гарантии потребовали выдать им двенадцать заложников. Двенадцать городских советников выступили добровольцами. Одним из них был мой муж.

Немцы явились в дом на бульваре дю Канж и поселили там дюжину своих офицеров. Муж провел ту ночь в зале заседаний городского совета. Сбор продовольствия шел очень медленно, немцы грозили убить всех заложников. Под городом стояла огромная батарея, пушки были нацелены на нас. На следующий день мы услышали, что всех заложников отпустили, однако потом выяснилось, что мэр заплатил недостаточно денег, и потому четверых, в том числе моего мужа, оставили под стражей. После трех дней неопределенности немцы признали, что требования их выполнены, и оставшихся советников выпустили на свободу. Но оккупированный город стал совсем другим.

С последней частью своей истории Изабель покончила быстро. Все ее участники предстали не в лучшем свете.

Немцы приказали мужчинам призывного возраста явиться на предмет депортации. Многие в ответ сбежали из города, и тем не менее четыре тысячи мужчин добровольно отдались в руки оккупантов. Немцев их послушание смутило. Управиться с таким числом людей они просто-напросто не могли. И отпустили всех, кроме пятисот пленников, которых и вывели пешим порядком из города. Когда они дошли до пригородного местечка Лонго, наименее трусливые сообразили, что никто их силком не удерживает, и втихомолку вернулись домой. А в Пероне тех, кто не решился сбежать, погрузили в реквизированный у французов транспорт и повезли в Германию. Азер, считавший своим долгом оставаться с жителями Амьена, отправился с ними. По причине солидного возраста он получил несколько неофициальных предложений возвратиться назад, однако остался непреклонным в решении разделить участь незаслуженно пострадавших граждан своего города.

Для Изабель оккупированный Амьен стал и впрямь другим городом — правда, ей «оккупация» дома на бульваре дю Канж принесла свободу.

Немецкие офицеры оказались людьми обходительными и добродушными. Один из них, молодой пруссак по имени Макс, особенно привязался к двухлетней дочери Изабель. Он гулял с ней по парку, играл, убедил своих товарищей-офицеров избавить Изабель от ухода за ними — ей хватало забот и с девочкой, а их нужды вполне способна удовлетворить армейская обслуга. По его настоянию Изабель разрешили оставить за собой лучшую комнату дома.

Рассказывая свою историю Стивену, Изабель о дочери не упомянула. Именно ради малышки она и согласилась вернуться сначала в Руан, а после в Амьен: ребенку нужны были дом и семья. Заставить себя сказать о дочери Стивену, ее отцу, она не смогла. Свою беременность она от него утаила, потребовав от Жанны, чтобы та тоже молчала. Она считала, что если Стивен узнает о ребенке, их отношения лишь усложнятся, станут более мучительными.

По той же причине, по какой она скрыла от Стивена существование дочери, Изабель рассказала ему о Максе, решив, что это все упростит: узнав о Максе, Стивен поймет: их разрыв окончателен.

Немцы провели в городе лишь несколько дней, однако война уплотняет время, и этих дней оказалось довольно, чтобы Изабель полюбила офицера, который играл с ее малышкой-дочерью и сделал покой и удобство ее жизни предметом своей особой заботы. Он был мужчиной не только чрезвычайно воспитанным, но и наделенным воображением, уравновешенностью и юмором. Впервые в жизни Изабель поняла, что повстречала человека, с которым будет счастлива при любых обстоятельствах и в любой стране. Он посвятил себя заботам о ее благополучии, и Изабель стало очевидно: если она ответит ему обычной верностью, никакие события, перемены и даже войны не смогут нарушить их простое согласие, не зависящее от остального мира. В сравнении с ее страстью к Стивену эта любовь была сдержанной, но отнюдь не лишенной глубины, она дарила Изабель радость и довольство, уверенность в том, что наконец-то ей удастся стать той женщиной, какой создала ее природа, — свободной от запретов и лжи, ведущей спокойную, благодатную для ее ребенка жизнь.