И пели птицы...

Она поцеловала Бреннана в щеку и торопливо пошла через гулкую, как пещера, комнату. Уже от двери пообещала навестить его снова, однако заставить себя оглянуться на тельце в кресле, которое оно занимало шестьдесят лет, не смогла.

Покинув высокие стены викторианского здания, Элизабет побежала к морю. Постояла на прибрежной дороге, под дождем, глотая соленый воздух, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. Ей удалось восстановить очень важную связь. Все-таки она не зря приехала сюда. Но вот что было выше ее сил и сейчас заставляло ее выкрикивать скверные слова и едва ли не заламывать руки — так это невозможность вернуть бедному Бреннану его жизнь и отменить его злосчастное прошлое.

3

— Тебя, — сказал Эрик, утомленно протягивая Элизабет телефонную трубку, за которой тянулся длинный, завязавшийся узлами провод. — Мужчина.

— Мужчина, — повторила Элизабет. — Какая скрупулезная точность, Эрик.

Звонил Роберт. Неожиданно выяснилось, что ему придется провести этот вечер в Лондоне, не хочет ли она повидаться с ним у него на квартире?

— Прости, что я так, с бухты-барахты, — сказал он. — Сам об этом только-только узнал. Ты, наверное, занята.

Элизабет собиралась пойти в кино, а оттуда на вечеринку — где-то в южном Лондоне.

— Ничего я не занята, — сказал она. — Около восьми, ладно?

— Тогда до встречи. Посидим дома, ладно? Я куплю чего-нибудь поесть.

— Не утруждайся. Я с собой привезу, — быстро сказала она, зная по опыту, чего способен накупить Роберт.

Предупредив знакомых, чтобы на вечеринке ее не ждали, Элизабет направилась в кабинет Эрика, узнать, не нуждается ли он в помощи.

— Итак, — сказал он и уронил полдюйма пепла на свой кардиган, — странствующий рыцарь наносит короткий визит.

— Хорошо бы ты не подслушивал мои разговоры.

— Это каким же образом? Ты же используешь контору как центр своей светской жизни.

— Не такая уж она у меня и бурная, ты не находишь? Один мужчина раз в месяц. Могло быть и хуже. Развеселись, Эрик. Давай я приглашу тебя на ланч.

Эрих вздохнул.

— Ладно. Только не у Лукки. Им я уже сыт по горло. Что ни день, одни и те же подносы с одними и теми же сэндвичами. По-моему, он просто намазывает свежую сардинную пасту поверх старой. А нижний слой датируется пятьдесят пятым годом и знаменует миг появления Лукки в Лондоне.

— Откуда ты знаешь, когда он сюда переехал?

— Видишь ли, мы, иммигранты, держимся один за другого. Нас всех пугает ваша проклятая полиция и правила, установленные вашим министерством внутренних дел. Так что дата приезда — штука важная.

— Так это их в министерстве внутренних дел обучают бутербродными управлять? Вот посмотри, итальянцы приезжают к нам из разных уголков своей страны, все они выросли на вкуснейшей еде, а здесь готовят одни и те же яйца под майонезом, одни и те же черствые бутерброды с сардинной пастой и один и тот же кофе с желудевым вкусом — это при том, что в Италии кофе больше похож на нектар. Их что же, иммиграционная служба снабжает сборником дрянных рецептов — или как?

— Не уважаешь ты бедных беженцев, а? Поосторожнее, не то потребую, чтобы ты сводила меня в лучший ресторан Лондона.

— Как скажешь, Эрик. Я с удовольствием.

— Боже ты мой, этот мужик привел тебя в хорошее настроение, нет? В колокольчик позвонил. Очень похоже на крысу Скиннера[19]

.

— Ты имеешь в виду собаку Павлова?

— Нет. Я теперь англосакс. Меня и Скиннер устраивает. Ты все-таки занялась бы работой, а? Я-то со своей вот-вот управлюсь, и минуты не пройдет.

Разумеется, он прав, думала Элизабет, возвращаясь к рабочему столу. Роберт звонит, она подпрыгивает. Один только голос Роберта делает ее счастливой. Но лучше иметь единственный источник счастья, чем не иметь никакого, верно? Она уж и отталкивала его от себя, и тянула к себе, и занималась самовнушением; раскладывала собственные чувства по полочкам и пыталась догадаться, что чувствует он; делала все, чтобы заставить его бросить жену, но ничего не менялось. И она приказала себе не думать о будущем. Мрачные разговоры и тягостные расставания — все это им еще предстоит, и довольно скоро.

Роберту принадлежала небольшая квартира на верхнем этаже дома, стоявшего неподалеку от Фулем-роуд. В ожидании Элизабет он попытался удалить из своего жилища приметы семейной жизни, но, разумеется, истребить их полностью не смог. Кухня в квартире была что называется «открытой», отделенной от гостиной лишь бамбуковой занавеской. На деревянной тумбе стояли две бутылки из-под кьянти с воткнутыми в них красными свечами, — от них, по мнению Элизабет, отчетливо веяло атмосферой шестидесятых и бистро в Челси. Выбросить их было нельзя, потому что они нравились дочери Роберта.

В гардеробе висело с полдюжины платьев его жены, в шкафчике ванной комнаты лежало кое-что из ее косметики.