И пели птицы…

– Ну так забудьте об этом. Я был в вашей землянке, видел всю эту чушь. Вырезанные из дерева фигурки, карты, огарки свечей. Бросьте это. Полагайтесь на подготовку бойцов, на свое умение командовать. Доверяйте им. А если потянет на сверхъестественное, обратитесь к капеллану.

Стивен потупился:

– Никогда не усматривал в Хорроксе ничего сверхъестественного.

– Не валяйте дурака, Рейсфорд. Вы меня поняли. Если я помогу вам, вы должны будете расплатиться со мной. Отказаться от ваших предрассудков и поверить в себя.

Стивен ответил:

– Знаете, я не то чтобы верю в эту ерунду – в карты, предсказания судьбы и так далее. Но ведь все и каждый занимаются этим.

– Нет, Стивен, не все. Вы занимаетесь – из-за чего-то, случившегося с вами в детстве.

Голос Грея немного смягчился.

– О чем вы?

– История вашей жизни мне неизвестна, однако я думаю, что все дети верят в какие-то высшие силы. Потому и читают книжки о ведьмах, колдунах и бог весть о чем еще. Обычная человеческая потребность, которая естественным образом проходит вместе с детством. Но если мир ребенка рушится под слишком сильным напором действительности, эта потребность уходит в глубокое подполье души.

– Что за нелепое австрийское шаман…

– Тише! – Грей встал. – Я ваш командир. И поэтому знаю побольше вашего. Если я поспособствую вашему, да поможет вам Бог, дальнейшему пребыванию на передовой, вы обязаны будете делать то, что я скажу.

Он протянул Стивену руку. Тот коротко тряхнул ее и вернулся в палату.

9

– Вы сумасшедший сукин сын, Рейсфорд, – сказал Майкл Уир. – Вы что, и вправду решили остаться здесь, хотя могли бы поехать домой?

– Домой?

– Вы понимаете, о чем я. В Англию. Там в это время года так красиво. Я обычно ездил на Троицу к тетке, она жила в Шерингеме, на Норфолкском побережье. Под конец мая воздух там такой чистый, что опьянеть можно. Поля, живые изгороди – все в цвету. Самое распрекрасное время. А в Бёрнем-Торпе был маленький паб, так в нем…

– Свозите меня туда, когда все закончится, но не раньше. А до той поры кое-что покажу вам я. Так вот, о местах, в которые мы направляемся. Вы уже получили приказ?

– Да, правда не очень подробный. Выступаем в пятницу, на Альбер. Такое уж наше везение. Я-то думал, мы здесь до конца войны досидим, но там придется столько мин закладывать, что штаб корпуса запросил две дополнительные саперные роты. И догадайтесь, на кого пал выбор. Альбер – это ведь тот самый город, где с церковной башни свисает Дева Мария[6]?

– Да. В тех местах та еще давка будет. Половина наших экспедиционных войск соберется. Виски?

– Давайте, – согласился Уир.

– В четверг вечером, когда весь наш тыл будет забит транспортами, я свожу вас в деревню и устрою отвальную.

– То есть?

– Подождите, увидите. Вам этого давно хотелось.

Уир с подозрением посмотрел на Стивена, но промолчал. Он догадывался, что тот затеял. Слышал от возвращавшихся с отдыха солдат, что на краю деревни есть один фермерский дом, в окнах которого всю ночь не гаснет свет. Живут в нем, рассказывали Уиру, мать с дочерью, готовые обслужить хоть целый взвод.

Мысль об этом испугала Уира. Впервые он прикоснулся к женскому телу только в семнадцать лет, но тогда испуганно увильнул от возможностей, которые оно сулило. Девушка была годом старше его, но казалась принадлежавшей к другому поколению. Он застеснялся, чувствуя себя слишком юным для того, что она ему предложила; она же, обладая чувством юмора и житейским опытом, относилась к предстоящему как к чему-то на редкость простому и до того естественному, что дальше некуда. Он был наслышан о всех этих делах и успел усвоить: они чрезвычайно постыдны и столь же приватны, и ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то видел, как он в этом участвует, – даже причастная к ним девушка. И Майкл отклонил ее авансы, сказав себе, что лучше подождать, пока не повзрослеет.

Попутно он смятенно приглядывался к знакомым супружеским парам, в частности к собственным родителям. Родители сидели в гостиной их просторного кирпичного дома, читая или играя в карты, а он смотрел на них во все глаза, рисуя себе сцены разврата. Когда мать поворачивалась к нему и, отложив шитье, склоняла к плечу голову и спрашивала, о чем он размышляет, ему приходилось быстро фокусировать затуманившийся взгляд на проборе в ее волосах, на бусах, на скромном платье, выбрасывая из головы картины распаленных органов и переплетения тел. Конечно, все это были дела естественные, те, посредством которых жизнь обновляла себя и двигалась дальше, и тем не менее он, наблюдая за болтовней родителей с их состоявшими в браке знакомыми, не мог не дивиться странному заговору, который позволяет им укрывать за деланно скромным поведением на людях свои подлинные поступки.