И передай привет полковнику

Мне приходилось видеть в фильмах этот номер в исполнении разных актрис. Одни были убедительны, других делалось жалко. Я многократно порывалась шлепнуть по холеной щеке Виктора, когда он грозился разобрать единственную разграничивающую наши владения стену. Представляла себе: сейчас взмахну рукой и… «Не опускайся до дешевой театральщины», — предостерегала я себя и покорялась тому, что эффектный жест, заменяющий сотни ругательных слов, останется для меня невыполнимым на веки вечные. Стоило мне захотеть дать пощечину Измайлову, и я бы не сумела. Но я хотела одного — объяснить, как ужасно, что он мне не верит. Показать, что бессильна ему это объяснить.

Он отличился неплохой реакцией, поймал мою кисть в момент соприкосновения и просто сказал:

— Прости меня,

Что я натворила! Между нами все должно было кончиться, не успев начаться.

— Ты первая, кто меня так приласкал, Полина.

— Я не понимаю, как это случилось. Это не контролировалось головой. Мне было больно-больно, слов не хватало.

— Верю.

— Веришь? Тому, что я никогда не спала с Виктором — не веришь, тому, что я не ходила пить его проклятый коньяк со своим фужером — не веришь, тому, что не убивала его — не веришь, а жалкому лепету о скудости лексического запаса веришь?

— Всему верю, — по-доброму заворчал Измайлов.

— Но почему?

— Покажи руку, которой ты меня ударила.

— И ты ее откусишь.

— Было бы за что. Ты бьешь, словно энергичнее, чем принято, гладишь. Все-таки покажи руку.

Я нерешительно протянула ему требуемое.

— Правая?

— Какая же еще?

— Дралась ты левой.

— Нет, левой исключено. Она у меня, как это, а, доминировала всего-то лет до шести-семи. С тех пор я правша.

— Левой, левой. До чего я тебя довел. Ты будто изнутри самой себя била. Да, моя работенка душу губит. Еще раз прости. И ложись спать.

— А ты?

— Я устроюсь на диване.

— Виктор…

Но он ушел в комнату. Самоё поразительное, что я, проспав пару часов, пробудилась с ощущением долгожданных каникул. Измайлов был какой-то непривычный. Я взбудораженно пыталась сформулировать свои впечатления, и наконец меня осенило:

— Ты помолодел лет на десять.

— С тобой у меня нет выбора, — сказал он.

Живительный и нежный солнечный свет играючи растворял вчерашние страхи. Мы помирились. Мы, кажется, подружились с ним, потрудившись простить друг друга. Больше я ничего не боялась.

— Поднимусь к себе. Спасибо за приют.

— А обедать я сегодня буду?

— Морить тебя голодом я не подряжалась.

— Тогда иди.

В три часа кресла в зале оккупировали Банков с Юрьевым. Я вознамерилась вежливо смыться, но Измайлов предложил мне сесть. И у меня, и у сыщиков вытянулись от изумления лица.

— Полина нужна мне в качестве эксперта-консультанта по обитателям подъезда. Подчеркиваю, нужна мне.

Похоже, парни были приучены к экстравагантным выходкам полковника. Они не издали ни звука. Я тем более. И скоро разобралась в том, как он дозировал их разговорную нагрузку. Когда дело касалось личных наблюдений, он тормошил Юрьева. Когда результатов экспертиз, каких-нибудь замеров и вычислений — Балкова. Вкратце все выглядело совсем паршиво.

Петр Коростылев, Виктор Артемьев, Вячеслав Ивнев и Николай Муравьев шесть лет назад в складчину купили небольшое предприятие по производству металлических дверей и решеток. Муравьев, пай которого был самым незначительным, через год их покинул — неведомо куда делся. Остальные продолжали крутиться и вертеться и недавно открыли маленький, но в бойком месте притулившийся к серьезным конторам магазин. У налоговой инспекции претензий к ним было не больше, чем к другим. Владение собственностью оставалось коллективным, должности распределялись согласно внесенным когда-то долям капитала. Семьями члены бизнес-команды обременены не были, жили в собственное удовольствие. И век бы никто ими не заинтересовался, но Коростылев и Артемьев были убиты, а Ивнев исчез.

Конечно, Славе Ивневу было глупо убивать компаньонов в своем подъезде. Настолько глупо, что могло и сойти. И Верке было неразумно убивать бывшего любовника Петра Коростылева и несостоявшегося любовника Виктора Артемьева в своем подъезде. И тоже могло сойти. Или лишил приятелей жизни кто-то третий, чтобы подозрение пало на Славу и Верку? Или вообще не задумывался, станут ли их подозревать?