Алексеев пригляделся и секрет Прасковьи Семеновны понял: приучала детей ей помогать: мальчиков — мыть полы, тряпочкой смахивать пыль, девочек — чистить картошку на кухне, кашу варить, старших — следить за младшими. И всех — сидеть в комнате, заниматься, не шуметь, когда студенты склонялись над учебниками своей медицинской науки. Бывали и часы студенческих занятий с детьми, осторожных бесед с ними. С маленькими больше занималась Прасковья: учила читать и писать, читала им вслух. Со старшими — студенты по очереди. И трижды в неделю приходили в коммуну мастеровые с торнтоновской фабрики. Вот тогда-то Прасковья уводила детей в дальнюю комнату, негромко читала им книжки, рассказывала что-нибудь интересное, чтоб дети молчали, не мешали мастеровым людям учиться.
Алексеев теперь реже встречался с Прасковьей Семеновной: когда приходил на занятия, вовсе не видел ее. Она бывала в это время с детьми. Но выговорил себе право приходить в коммуну в неурочное время, в дни, когда появлялся на дверях квартиры плакат: «Сегодня приема нет». Да он ведь не в гости ходил. Детей в одно место он собрал — голодных, в лохмотьях, просящих христа ради кусочек хлеба или копеечку. Стало быть, он не гость, он в коммуне вроде как свой человек. Придет и заменит Прасковью Семеновну. Пока она на кухне ужин готовит, он с детьми — почитает им, порасскажет, а то и придумает какую-нибудь нешумную игру и играет с ними. Неловко, неумело, а все же занимает детей.
Дети его любили, помнили: именно он их привел с улицы, голодных, замерзших, в этот теплый приветный дом.
— Добрый вы человек, Петр Алексеевич, — заметила однажды Прасковья. — Смотрю на вас — удивляюсь. И на детей хватает вас, и на работу, и на ученье. И на народное дело.
— А это не от доброты, Прасковья Семеновна. Это, если желаете знать, скорее от злости, а вовсе не от доброты.
— Злость у вас добрая, Петр Алексеевич, — сказала Прасковья.
— У вас она подобрей моей.
— Может быть. Брат Василий говорит, что из меня настоящий борец не выйдет. Ты, говорит, хоть у Петра Алексеевича поучись. Присмотрись к нему.
— У меня поучиться? — Алексеев даже покраснел от смущения.
Вошел Ивановский с книгой в руках.
— Петр Алексеевич, я для вас одну книжку достал. Не так давно вышла она. Необходимо вам прочесть ее, да не раз и не спешно. — И протянул книгу.
«Азбука социальных наук», — прочитал Петр на мягкой обложке.
— Автор неизвестен?
— Вам скажу. Василий Васильевич Берви-Флеровский. Слыхали?
— Имя его я слышал. И даже книжку его читал одну — «Положение рабочего класса в России».
— Очень хорошая книга… А вот эту «Азбуку социальных наук» он написал по поручению кружка чайковцев. Вы ведь слыхали об этом кружке? И написал превосходно. Возьмите, Петр Алексеевич, и почитайте, и вдумайтесь хорошенько…
Петр унес с собой «Азбуку социальных наук».
Первую же фразу «Введения» он счел откровением. Да ведь прямо о нем пишет автор «Азбуки социальных наук»!
«Как скоро человеку пришла идея, которая показалась ему великою, то не он ею овладеет — она им».
Правильно, правильно. Правильнее сказать нельзя! Но чем дальше читал, тем больше встречал слов незнакомых, особенно собственных имен разных ученых и имен государей, правителей или героев древности. Многого, слишком многого он не знает. Но то хорошо в книге, что хоть и не знает многого, о чем говорится в ней, а главная мысль автора будто молния просверкивает сквозь темные тучи незнакомых имен. Главную мысль понял — авторская идея доходит и до него. Люди должны жить сообща, в мировой общине. Вот чем велика «Азбука социальных наук»!
Огорчался, что столько на свете известных ученых, а он никогда не слыхал о них.
Прибежал к Василию Семеновичу:
— Василий Семенович! Я «Азбуку» эту почти всю прочел. Там, правда, много такого, что мне трудно понять. Образования не хватает. Про какие-то государства в древности, про каких-то героев, писателей и ученых… Но главное понял, Василий Семенович. Да что я! Надо, чтоб наши мастеровые узнали об этой книге. Я бы им почитал. Вслух. Человек с десяток собрал бы. Ведь надо это, Василий Семенович.
— Отлично, друг. Конечно, надо. Необходимо. И читайте на здоровье.
— Да я уж думал об этом. Мне только, чтоб им почитать, нужно, Василий Семенович, раздобыть обложку «Ветхого завета». Это раз. А второе, требуется десятка полтора листков из «Ветхого завета». Понимаете, нет?
— Для маскировки, что ли?
— Ага. Для маскировки. Я бы в обложку «Ветхого завета» обернул эту «Азбуку», может, изнутри чуть подклеил ее. И вложил бы листки. Ежели вдруг кто сторонний подойдет во время чтения, я сейчас же переметнусь на Ветхий завет. Уж это, будьте спокойны, обделаем.
Дня через три Василий передал Петру потрепанный экземпляр Библии, раздобытый им у какой-то старушки. Переплет был чуть больше «Азбуки социальных наук» — Петра это вполне устраивало.
Переплел «Азбуку» в старый переплет Библии, вложил внутрь десятка два листков. Теперь не страшно.