И пришел многоликий...

Вот и сейчас он отнюдь не в своей каюте, а валяется на лежаке в нижнем кубрике, любезно предоставленном ему приятелем-коком, справедливо предположив, что уж сюда-то она сунуться не рискнет. И в то же время, сгорая от тщательно скрываемого даже от самого себя желания, мечтает еще раз хотя бы одним глазком увидеть это тело, пусть даже спрятанное под паранджой. О аллах, ну это ж надо было так вляпаться!..

Следующие несколько дней прошли довольно однообразно. Карим валялся на лежанке, угрюмо терпя шутки донов, ел плов и потихоньку поправлялся. В принципе, можно было бы залезть в реанимакамеру, и тогда все зажило бы в течение полутора-двух часов. Но медблок располагался слишком близко от ее каюты. А у нее до сих пор все еще была тамга.

Через неделю, когда Карим уже почти оклемался, его разбудил шум в кубрике. Он приподнял голову над подушкой и ошалело уставился на суету, с которой доны абордажной группы шарили по рундукам и антресолям.

— Что случилось?

— Капитан возвращается, — весело ответил ему кто-то, а затем все ринулись наружу.

Выходить сейчас ему не стоило. Если возвращение капитана такое значительное событие, что весь экипаж глухой ночью собирается выходить его встречать, ОНА непременно будет там же. Но у него появились кое-какие мысли относительно своего будущего, с воплощением их мог бы помочь только этот неуловимый и невидимый капитан. Впрочем, его влияние на корабле чувствовалось. Карим сам был свидетелем того, как один слегка подвыпивший абордажник никак не мог выставить калибровку прицельного устройства на своем только что отремонтированном шлеме. В конце концов абордажник плюнул на это и засунул шлем в шкаф с боевым скафандром, сообщив Кариму, наблюдавшему его мучения лежа на койке:

— А, ладно, все равно у меня отродясь не было никаких навесных оружейных комплексов. Завтра сделаю, — и облегченно опустился на койку.

Но тут в кубрик заглянул другой абордажник. Увидев отдыхающего приятеля, он живо поинтересовался:

— Ну что, закончил со шлемом? Тут Кайману письмо пришло, у сестры родилась двойня, и одного назвала в честь братца. Он ставит.

Тот вскинулся:

— Где?

— У левой опоры. Костер уже разложили. Так что, если хочешь, присоединяйся.

— А то… — Абордажник сел на койке и принялся торопливо натягивать сапоги. Пригласивший его приятель зашел в кубрик и продолжил светским тоном:

— Слушай, а как у тебя с калибровкой моновизора? Я со своим после ремонта провозился до посинения.

— А никак. Как раз с ним у меня так ничего и не получилось. Завтра доделаю.

Выражение лица гостя мгновенно изменилось. Он окинул взглядом уже полностью готового к гульбе приятеля и, поджав губы, строго произнес:

— Капитану это бы не понравилось, — после чего резко развернулся на каблуках и вышел из кубрика.

Его несостоявшийся собутыльник пару мгновений растерянно пялился на захлопнувшуюся дверь, потом вдруг что-то пробормотал себе под нос и, зло пнув ни в чем не повинную дверную панель, вывалился в коридор. Он появился спустя десять минут злой, трезвый и ругающий на чем свет стоит медицину, придумавшую всякие поганые штуки, совершенно не дающие нормальному человеку поймать немного кайфа от вина, скинул сапоги, полез в шкаф, вытащил тестер, шлем и вновь склонился над ним.

И таких примеров было немало. Вот и дежурный обнаружил его в тот день у аппарели только потому, что совершал ежедневный утренний обход помещений и прилегающей территории. Дело в период лагерной передышки почти немыслимое даже на кораблях регулярного флота султаната. Так что посмотреть на капитана стоило. Даже несмотря на риск столкнуться с ЭТОЙ…

Карим выбрался из шлюза одним из последних. Слава аллаху, этой стервы нигде не было видно. Он торопливо спустился по аппарели и, проскочив под брюхом корабля, спрятался за правой задней посадочной опорой. Толпа встречающих была большой, человек шестьдесят. Большинство из них он видел только мельком, а примерно треть вообще никогда не встречал, что было довольно странно, учитывая размеры корабля. Все были возбуждены, но вели себя сдержанно. Чернявый стоял у самой аппарели, а рядом с ним еще двое — невысокий жилистый ниппонец и высокий дон с квадратными плечами и в чалме. У его пояса болтался ятаган, который не казался чуждым предметом среди почти безоружных людей и выглядел скорее частью одежды. А на лице явно лежала печать долгого служения делу Пророка. Похоже, среди донов тоже были правоверные. Если так, то затея, которую он сначала считал довольно безнадежной, стала казаться Кариму не столь уж невероятной.