И проиграли бой

- А мы в детстве обычно делились на команды, - сказал Джим. Правда, больше дрались, чем играли. Интересно, теперешние мальчишки такие же драчуны?

- Конечно, - не отрываясь от писанины, ответил Гарри. - Я же часто в окно смотрю, вечно они там. И, конечно, дерутся.

- У меня и сестра сорванцом была, - продолжал вспоминать Джим. Любому в команде по шее надавать могла. А шарики лучше нее никто не метал. Метров с четырех попадала, и это при том, что с нижнего замаха бросала.

Гарри поднял голову.

-Я и не знал, что у тебя есть сестра. А что с ней сталось?

- Не знаю.

- Не знаешь?

- Нет. Смешно сказать - хотя смешного-то в этом мало. Какое-то непонятное стечение обстоятельств. - То есть как, ты не знаешь о ее судьбе? - Гарри даже отложил карандаш.

- Могу рассказать, как все было. Звали ее Мэй, годом старше меня. Спали мы на кухне, каждый на своей койке. Лет в четырнадцать Мэй завесила угол простыней, чтоб было где переодеваться. Кокетничать начала. Сидит, бывало, на крыльце с девчонками и, как мальчишки мимо идут, прыскает со смеху. Волосы у нее - ровно соломенные. Наверное, была недурна собой. Однажды я гонял с ребятами мяч на пустыре - там сейчас банк - прихожу домой, а мать и говорит: "Ты не видел на крыльце Мэй?" "Не видел",-говорю. Скоро и отец заявился. И тоже: "Где Мэй?"-спрашивает. Мать говорит, не пришла еще. Любопытно, Гарри, как сейчас все в памяти оживает. Помню все: и кто что говорил, и кто как выглядел. Ужинать долго не садились, отец чернее тучи, подбородок у него выщелкнулся. "Подавай на стол,- кричит матери.- А Мэй совсем от рук отбилась. Думает, взрослая стала, так ее уж и выпороть нельзя". А у мамы глаза голубые-голубые, в ту минуту аж белыми сделались. Поужинали, отец у плиты уселся. А сам все больше ярится. Мать рядом села. Я лег спать. Вижу, мать чуток от отца отвернулась, губами шевелит. Небось, молится. Она католичка, а отец церковь не признавал. Сидит и все грозит, что он с Мэй шкуру спустит, когда она вернется. Часов в одиннадцать и они ушли в спальню, но свет на кухне оставили. И долго еще разговаривали, мне слышно было. Раза два ночью я просыпался, смотрю, а мать из спальни выглядывает. И глаза у нее - ровно камушки белые. Джим отвернулся от окна, присел на кровать. Гарри карандашом ковырял стол. - Наутро проснулся, на дворе солнышко, а на кухне все свет горит. Свет посреди бела дня - на душе как-то одиноко делается. Вышла из спальни мать, разожгла плиту. Лицо застыло, взгляд остановился. Потом и отец вышел. Вид такой, будто его только что меж глаз двинули - точно пьяный. Ни слова не сказал. Только уходя на работу, бросил: "Загляну в полицейский участок. Может, ее задавило". Ну, я в школу, оттуда прямо домой. Мать говорит, спроси девчонок, вдруг кто видел Мэй. А уж к тому времени все соседи знали, что Мэй пропала. Девчонки говорят, не видели Мэй. А сами со страху трясутся. Вернулся отец. Заходил по дороге домой в полицию, там записали приметы, сказали, что будут смотреть в оба. Тот вечер прошел, как и предыдущий. Отец с матерью сидели рядышком, только отец уже не кричал и не ругался. Снова свет на ночь не выключали. На следующий день старик мой снова в полицию пошел. Они местных ребятишек опросили, прислали человека, он с матерью поговорил, заверил, что будут искать. Вот и все. Больше о Мэй мы не слышали.

Гарри ткнул карандашом и сломал.

- Может, она с кем из парней постарше гуляла, взяли да убежали.

- Не знаю. Подружки не стали бы скрывать.

- Ну, а как, по-твоему, что с ней могло приключиться?

- Понятия не имею. Исчезла, как сквозь землю провалилась. А через два года еще одна, Берта Райли, так же точно пропала. - Джим погладил ладонью подбородок.

- Может, мне показалось, но мать с той поры стала еще тише и незаметнее. Делала все, как машина, почти не разговаривала. Глаза какие-то тусклые, мертвые. А зато старик мой совсем взбесился. Где попало кулаки в ход пускал. Пошел работать, мастера избил. Три месяца в тюрьме отсидел.

Гарри выглянул в окно. Вдруг он положил карандаш и поднялся.

- Пошли. Отведу тебя сейчас, а то с тобой я так никогда доклад не напишу. Вернусь - докончу.

Джим подошел к батарее, снял две пары еще не просохших носков. Свернул, сунул в пакет.

- Высушу где-нибудь в другом месте, - решил он.

Гарри надел шляпу, сложил недописанный доклад, положил в карман.

- Здесь ничего не оставляю, - пояснил он. - Легавые сюда нет-нет да наведываются. - Вышел, запер дверь.

Они шли деловыми кварталами, потом жилыми районами. Дошли до старых особняков - каждый со своим двориком. Гарри свернул на одну из дорожек.

- Пришли. Вот за этим домом.

По гравийной тропке обогнули особняк, за ним оказался еще один совсем маленький, свежевыкрашенный. Гарри подошел к двери, поманил Джима.

В домике была лишь одна большая комната и кухонька. В комнате стояло шесть железных коек, заправленных солдатскими одеялами; на двух лежали люди, а третий крупный мужчина с лицом боксера-интеллектуала одним пальцем печатал что-то на машинке.

Он вскинул голову, когда Гарри открыл дверь, поднялся, шагнул навстречу