И проснуться не затемно, а на рассвете

Теперь я знаю, кто ты такой, – написал я. – Мои друзья все выяснили. Тебя зовут Грант Артур. Ты родился в Нью-Йорке в 1960 году. В богатой семье. Ты переехал в Лос-Анджелес и сменил имя, став Дэвидом Одедом Гольдбергом. Вскоре после этого тебя арестовали за домогательства и запугивание раввина Ошера Мендельсона. Мендельсон обратился в суд и добился, чтобы тебе выписывали запретительный приказ. Я хочу знать почему. Почему ты сменил имя? Почему раввин подал на тебя в суд?

Тем вечером я поехал в Нью-Джерси, в заведение под названием «Морж». Это было бетонное здание без окон на окраине Ньюарка. В ста футах от него пролегало шоссе, по которому с ревом проносились автомобили, а перед входом была парковка, усыпанная битым стеклом, и раскуроченная телефонная будка. Внутри постоянным клиентам показывали трех моржих: жирную, черную и татуированную. Однорукий диджей в гавайской рубашке и бейсболке с антивоенной символикой в конце каждой песни хлопал себя микрофоном по груди. Он призывал всех клиентов не жмотничать и оставлять чаевые. «Эти девочки танцуют не ради удовольствия, – говорил он. – Дома их ждут голодные дети». Великолепно, подумал я. Стриптизерши с голодными детьми.

После рэпа заиграл Стинг. Потом из динамиков донеслись хлопки микрофоном о диджейскую грудь. Я подошел к татуированной моржихе. Она сидела полуголой за пустым столом и смотрела в телефон: белый свет дисплея подсвечивал ее лицо снизу. Я представился.

– Стив.

– Нарси.

Мы пожали друг другу руки. Несколько минут спустя, отправив эсэмэску, она пришла за мой столик – танцевать приватный танец. У нее была челка как у Бетти Пейдж и пирсинг в пупке. На пояснице чернела монохромная татуировка: шахматный слон. Во время танца на ее лице царило сосредоточенное выражение. Мне показалось, что движения ее тела были для нее такой же неожиданностью, как и для всех остальных.

– Где ты живешь, Нарси? – спросил я.

– «Там, где сосны, там, где сосны, где никогда не светит солнце», – пропела она в ответ и откинулась назад, показав мне грудь.

Под грудью были вытатуированы кельтские узоры. Нарси как будто обрадовалась, что может с чистой совестью приступить к собственно обнажению. Она скинула майку и начала грубо теребить свою грудь. Я не представлял, кому это может быть приятно, и чуть не попросил ее прекратить.

– Так ты живешь в сосновом бору, – сказал я.

Она прижала грудь к моему носу и положила мои ладони себе на задницу. От нее пахло чем-то терпким: не столько парфюмом, сколько парфюмерным отделом в супермаркете. Нарси неуклюже отстранилась. Мне словно делала массаж слепая женщина – так она танцевала.

– Но откуда ты?

Нарси замерла.

– Откуда ты родом? Какие у тебя корни?

– Мне танцевать или нет? – проворчала она.

Я кивнул.

Она развернулась и потрясла задом, обмахнув бетонный пол посеченными кончиками волос.

Остаток вечера я наблюдал то за девочками на сцене, то за посетителями клуба. Последние были похожи на дворняг и неохотно расставались с сокровищами – однодолларовыми купюрами. Они уходили в ночь без всякой цели и молитвы. То были остатки генофонда, уносимые в море отливом, голые и беззащитные под луной. А я сидел за столиком, жалел себя и до сих пор сгорал от стыда за то, что назвал Стюарта дядей.

В 3:00 ночи (10:00 по тель-авивскому времени) зазвонил мой мобильник. Это был Грант Артур.

Наутро я первым делом подошел к окошку в приемной и заговорил с Конни об увиденном вчера заголовке.

– Допустим, я был бы как Харпер, – начал я.

– Погоди-погоди. Как кто?

– Харпер.

– Кто такой Харпер?

– Ну, Харпер и Брин, ты знаешь.

– Не знаю.

– Да брось, Харпер и Брин! Ты что, не слышала? Брин из сериала «Брин»?

Она посмотрела на меня как на человека, только что пережившего сердечный приступ.

– Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

– Ну, Харпер какое-то время был геем? А Брин – порнозвездой, которая уверовала в Бога. «Порнотека»? Слышала про таких?

– Ты как будто пришел из параллельного мира.

– Хорошо, я покажу тебе журнал, если хочешь. Но чисто гипотетически: если бы я был как Харпер, ну… настоящий семьянин.

– Харпер – семьянин?

– Настоящий! Они оба – семьянины. И прямо скажем, не образцовые граждане. Таким обычно плевать на семью с высокой колокольни. Ты что, в самом деле не знаешь, кто такие Харпер и Брин?

– В самом деле.

– Ладно, не суть. Когда я прочитал, как много для них значит семья…

– Ты ведь не веришь всему, что пишут в глянцевых журналах?

– Конечно, нет!

– А звучит так, будто веришь.

– Можно я договорю?

– Договаривай.

– Если бы я захотел детей, – сказал я, – у нас бы сложилось?

– Погоди, что?..

– Если бы я захотел…