И проснуться не затемно, а на рассвете

Мерсер прочел немало книг о мировых религиях, и зороастризм привлек его своей первобытностью. Зороастрийцы верят, что сначала был свет и была тьма, и свет боролся с тьмой. По крайней мере, так это приблизительно понял молодой Мерсер. Он некоторое время посещал храм и беседовал там с главным священнослужителем, человеком по имени Кир Мазда, в обязанности которого входило поддерживать огонь в очаге. Мерсеру нравились его усы, две половинки которых отталкивали друг друга, точно магниты. Вскоре Мерсер заметил среди прихожан девушку – и по уши влюбился. Два поколения тому назад ее семья переехала из Ирана в Америку, и теперь эта девушка всеми возможными способами бунтовала против родителей. Они с Мерсером прятались по углам, целовались в метро. Строили наивные планы на будущее. Но реальность взяла свое. Консервативные зороастрийцы не допускают смешанных браков. Браки детей устраивают родители, так заведено. К тому моменту, когда Мерсеру исполнилось двадцать, его возлюбленная вышла замуж. Свое разбитое сердце он понес на фондовый рынок с целью вернуться в храм уже миллионером и сделать большое пожертвование. Утрата былого величия была не единственной бедой зороастризма: им не хватало денег на работу с населением, на проповедование идей.

– Вы сделали пожертвование?

– После того как я заработал первый миллион, меня это уже не волновало. Сердечная рана заросла. Хотя шрам остался. Зато после первой сотни я купил им храм в Нью-Джерси. Анонимно.

– Вы отомстили анонимно?!

– Мне нечего было доказывать, и в почестях я не нуждался. А потом, я ведь не в девушку влюбился, а в идею – идею борьбы света и тьмы. В человека с пышными усами, в белом халате с золотым поясом, который поддерживал огонь. И в дари. Мне нравилось звучание дари.

Мерсер подозвал бармена. Мы пронаблюдали, как он безмолвно достал с полки бутылку, налил нам драгоценный напиток и вновь уткнулся в экран я-машинки.

– Как я понял, христианином вы не были, – сказал я.

– Отчего же? Я родился и вырос в христианской семье.

Все было просто. В тринадцать лет он прошел крещение и получил именную Библию. Никто не заставлял и не уговаривал его читать Священное Писание, поэтому он так ни разу его и не открыл. Иисус Христос принадлежал ему по праву рождения и был ему другом. Он всегда заботился о Мерсере. Когда Мерсеру было страшно, он оказывался рядом и защищал его. Когда Мерсер совершал дурной поступок, он смотрел на него с укором и печалью во взгляде. Когда Мерсер искал прощения, он дарил ему прощение. Чтобы Иисус всегда его любил, от Мерсера требовалось лишь одно: вера. Никаких жертв, ритуалов, особого образа жизни. Надо было только всем сердцем верить в Христа, и за одно это на Мерсера сходила Божья благодать. То, что он практически ничего не знал о своей душе – и не будет знать еще много лет, – не имело значения. За веру он получал отпущение грехов, вечную жизнь и подарки на Рождество.

– Я с любовью вспоминаю нашу церковь. Людей, которые были к нам добры. Помню, как после смерти мамы пытался молиться: складывал вместе ладони, склонял голову. А потом думал: допустим, сверху на тебя действительно смотрит Иисус Христос. Он ведь не идиот, так? Он знает. Он все отлично знает. Так что окажи нам обоим милость, встань с колен.

Дверь открылась, и в бар вошла шумная компания. Они купили выпивку и удалились в бильярдную, так что весь остаток вечера мы беседовали под стук бильярдных шаров, за которым следовали крики и стоны.

– Если честно, я их почти все перепробовал.

– Что – все?

– Религии.

Много лет Мерсер посвятил дзен-буддизму и ежегодно ездил в Киото, где у него был учитель. На протяжении тридцати лет стабильно преумножая свое состояние, Мерсер каждый год на десять дней полностью отказывался от благ цивилизации и сутками напролет медитировал, сидя на татами, и попрошайничал на улицах. Словом, он всегда был в поиске, поиске столь напряженном, что он никогда бы не увенчался успехом.

– Двенадцать лет подряд я ездил в Киото. Эти поездки помогли мне увидеть общую картину, но оставили мое сердце холодным. Знаете, что я думаю о буддизме? Он дает правильные ответы на неправильные вопросы.

Потом он увлекся джайнизмом, антропософией, учением Кришнамурти. Ездил в Непал, Тибет, поднимался на Гималайи. Ему нравился иудаизм. Коран вызывал у него восхищение. «Дианетика» его насмешила. Он не уважал «религии для всех»: унитарианизм, бахаизм и прочие телячьи нежности. Ему хотелось такой веры, которая понимала бы милосердие как справедливость, смягченную благодатью, и при этом не морочила бы ему голову всякими глупостями о том, что к смерти можно приспособиться, что ее можно преодолеть.

– Пусть меня не постигнет самое страшное, пусть я никогда больше не буду страдать и испытывать неудобства, если пожелаю. Но в конце я все равно умру. Умру – и, может быть, в ужасных муках. А что дальше – кто знает?

Тем временем тщетные поиски продолжались, ни одна из существующих религий не давала ему достойного ответа на вопрос: «Зачем я здесь?»