И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории

Несмотря на все то, о чем мы говорили выше, даже после окончательного снятия Блокады Ленинграда, партийная власть относилась к евреям подозрительно. По свидетельству современников, евреев, выехавших из осажденного города по Дороге жизни, обратно в Ленинград старались не пускать. Сохранился издевательский анекдот. Генерал проверяет списки эвакуантов, подлежащих возвращению. «Так… Иванов… пусть едет. Петров пусть едет. Сидоров пусть едет». Генерал ставит галочки против каждой фамилии. «Рабинович… Гм… Ну, этот и сам приедет!» И вычеркивает Рабиновича из списка.

На этом фоне продолжались антисемитские вымыслы о том, что евреи воюют на «Ташкентском фронте», с намеком, что они все эвакуировались в глубокий тыл, о том, что они трусы и не умеют ни работать, ни воевать. Евреи на это ответили анекдотом с характерным национальным юмором.

У памятника Суворову в величественной позе стоит генерал. Мимо проходит старый еврей. «Товарищ генерал, – с сильным акцентом обращается он к генералу, – это памятник Суворову?» – «Суворову, Суворову», – передразнивая и сильно картавя, отвечает генерал. «Да что же вы мне-то подражаете? Вы ему подражайте», – ответил старик.

К началу третьего тысячелетия твердыми продолжателями дела Ленина-Сталина оставались только настоящие патриоты. Их лозунг всегда был последовательным и недвусмысленным: «Октябрьская революция – это результат жидомасонского заговора… и мы никогда не отступим от ее завоеваний». А евреи улыбались и сокрушенно напоминали антисемитам: «В России осталось всего два русских патриота. В Москве – Кобзон, в Петербурге – Розенбаум».

Тлеющие угли антисемитизма время от времени вспыхивают. Понятно, что не сами. Их старательно пытаются превратить в пламя. После спектакля «Евгений Онегин» в Мариинском театре к дирижеру за кулисами подходит еврей. «Скажите, пожалуйста, Онегин – еврей?» – «Нет». – «А Татьяна?» – «Нет». – «А Ольга?» – «Нет». – «А Ленский?» – «Да», – раздражается дирижер. – «Ну вот, сразу и убили».

Если угли разгорелись недостаточно, можно подбросить еще один анекдот. «Скажите, пожалуйста, где здесь синагога?» – «Простите, а что это такое?» – «Ну это где евреи собираются, поют». – «А! Это у нас называется филармония. Так это за углом».

Поэты и писатели

Традиционно евреи играли заметную роль в русской культуре.

В 1891 году в Варшаве, в еврейской семье родился один из крупнейших поэтов серебряного века Осип Эмильевич Мандельштам. Отец Мандельштама, Эмилий Вениаминович, был мастером перчаточного дела, состоял в купцах первой гильдии. Это давало ему право жить вне черты оседлости. Мать, Флора Овсеевна Вербловская, была музыкантом. В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург. Осип получил образование в Тенишевском училище. К 1911 году дела семьи пошатнулись. Для того чтобы обойти квоту на иудеев при поступлении в Петербургский университет, Мандельштам крестится.

С детских лет Мандельштам увлекался поэзией. Начал печататься с 1910 года, а в 1913 году вышла первая книга его стихотворений «Камень». С этих пор Мандельштам прочно вошел в число лучших поэтов своего времени. Влияние его творчества было так велико, что в то время даже родился нелицеприятный термин, обозначавший неизбежное в подобных ситуациях эпигонство: «Мандельштамп».

После революции Мандельштам бедствовал, стихи дохода не приносили, жить было негде, скитался по друзьям и знакомым. У них же занимал деньги, без всякой надежды на возврат. В конце 1920-х годов с помощью Горького он сумел получить комнату в знаменитом ДИСКе – Доме Искусств для писателей на набережной Мойки. По сути, это было обыкновенное огромное общежитие, метко названное Ольгой Форш «Сумасшедшим кораблем». Жить было непросто. Тем более человеку с таким сложным, независимым и гордым характером, как у Мандельштама.

По утверждению многих биографов поэта, он был «одиноким скитальцем», «блуждающим светилом», мало подходящим для совместного проживания с людьми. Его ценили за вклад в литературу и иронизировали над его внешностью. Он был маленького роста и его называли «Птицей божьей» или «Мраморной мухой». Судя по мемуарной литературе, необычный облик Мандельштама становился притчей во языцех всех, кто с ним так или иначе соприкасался. Его имя произносили по поводу и без повода. Например, поэт Ходасевич, вспоминая жизнь в ДИСКе, пишет о комнате Мандельштама: «Обиталище Осипа Мандельштама представляло собою нечто столь же фантастическое и причудливое, как и он сам». О нем говорили: «Он даже чечевичную кашу ел так, будто вкушал божественный нектар». А по остроумному замечанию Максимилиана Волошина, «Мандельштам был нелеп, как настоящий поэт».

В литературной среде была известна поговорка о нем: «Голову забросив, шествует Иосиф». Это его родовое отличие вошло в воспоминания и письма многих современников, сохранилось в стихах, воспоминаниях и в мемуарной литературе. Вот, например, что писала Марина Цветаева, обращаясь к Мандельштаму, с которым дружила: