«И снова Бард…» К 400-летию со дня смерти Шекспира

…был жесток и безжалостен, не всегда по злой воле, но чаще из-за честолюбия и ради сохранения или умножения своего имущества… К друзьям и врагам относился он с равным безразличием; если это вело к его выгоде, он не останавливался перед убийством любого человека, чья жизнь стояла на пути к его цели[337].

Литературоведы выяснили, что крупнейшие историки-хронисты XVI века — Графтон, Холл, Холиншед — заимствовали у Мора целые куски, когда писали о Ричарде III. Шекспир был хорошо знаком с трудами всех троих хронистов. Неудивительно, что самые яркие характеристики, данные Ричарду Мором, повторяются и у Шекспира: и уродство, и ум, и дар лицедейства, и хладнокровие, и макиавеллиевский цинизм.

Многие исследователи, особенно в XX веке, полагали, что горб Ричарда мог быть изобретением Тюдоров — династии, взошедшей на престол после гибели последнего Плантагенета: соединить вместе внешнее уродство человека и отталкивающие эпизоды его правления — добротный политический прием, исправно работающий на протяжении сотен лет. И нет сомнений, что Томас Мор работал на эту пропагандистскую машину со всем свойственным ему пылом. В результате Питер Саккио, крупный американский шекспировед, в книге «Английские короли Шекспира: история, хроника и драма»[338]

отмечал, что в распоряжении ученых нет ни документов, ни изображений, которые бы свидетельствовали о горбе Ричарда. Саккио склонялся к мысли, что Тюдоры нарочно распространяли слухи об уродстве и злокозненности своего предшественника, дабы подтвердить право новой династии на престол.

Профессор Гарвардского университета Марджори Гарбер написала замечательное эссе, в котором рассуждает о том, что горб Ричарда у Шекспира, его физическое несовершенство, в сочетании со страстным напором — это метафора извращения прошлого историей[339]. То есть в конечном счете подлинный облик короля — вещь третьестепенная — во всяком случае, для поэзии и драмы.

Зигмунд Фрейд, обожавший драмы Шекспира, относился к «Ричарду III» с огромным интересом и написал об этой хронике несколько пронзительных страниц. Комментируя все тот же первый монолог, Фрейд пояснял ход мысли «сделанного небрежно» будущего короля:

Я претендую на то, чтобы быть исключением и не обращать внимания на опасения, стесняющие других людей. Я вправе творить даже несправедливость, ибо несправедливость была совершена со мною, — и тут мы чувствуем, что сами могли бы стать похожими на Ричарда, более того, мы уже и стали им, только в уменьшенном виде. Ричард — гигантское преувеличение этой одной черты, которую мы находим и в себе. По нашему мнению, у нас есть полное основание возненавидеть природу и судьбу за нанесенные от рождения или в детстве обиды, мы требуем полного вознаграждения за давние оскорбления нашего нарциссизма, нашего себялюбия[340]

.

Бесспорно, Ричард III — один из самых запоминающихся героев Шекспира наравне с Фальстафом, Гамлетом, Отелло. Но, в отличие от этих троих, — он не только действующее лицо замечательной пьесы, но и лицо историческое. Англичане, крайне серьезно относящиеся к своим монархам, уже в XVIII веке с тревогой осознали, что литературный персонаж затмил историческую фигуру. Знаменитый писатель Хорас Уолпол в 1768 году опубликовал книгу под недвусмысленным названием «Исторические неясности в жизни и царствовании Ричарда III»[341]. В 1844-м свет увидела двухтомная работа Кэролайн Холсрид «Ричард III: герцог Глостер и король Англии»[342]. Эпиграфом к исследованию автор взяла известную цитату из «Истории» Фукидида: «Люди перенимают друг от друга измышления о прошлом, хотя бы оно относилось к их родине, без всякой критики»[343]. Кэролайн Холсрид удалось наконец отделить драматического Ричарда от исторического, существенно обелив последнего.