И сотворил себе кумира...

— Пусть он когда и переберет, но зато правду режет, не глядя… Лучше тех, кто молчит в тряпочку, слова сказать не умеет или хитрит, бережется — «моя хата с краю»…

Федя приходил на самые разные собрания — открытые партийные и комсомольские, на все производственные совещания и на лекции о международном положении. Иногда являлся уж под конец, но сразу же поднимал руку:

— А ну-ка, дай мне сказать…

Случалось, неопытный председатель возражал — «список выступающих уже закрыт» или «запишитесь, предоставим в порядке очередности». Тотчас же поднимался гомон: «Дай Феде слово… Пусть говорит в порядке ведения… Не затирай нашего Федю… Слово Терентьеву… Дай сказать рабочему человеку…»

И он говорил с трибуны или прямо из рядов, с места. Говорил звонким, сильным голосом, уверенно, без запинок.

— Вот тут, значит, докладчик лекцию давил. Я слышу, народ говорит — содержательный был доклад за международное положение и мировой кризис… Очень хорошо. Борьба с борьбой борьбуется. Пролетарият гибнет. Капитализьм наступает… Повышай процент выполнения, понижай процент брака! Мы наш, мы новый мир построим… Только, дорогие товарищи, я вам скажу еще кое-чего. Вот сегодня моя баба встала в четыре утра, чтоб поспеть в очередь за селедкой и за крупой. Мне на работу, а баба в очереди. Я пустой кипяток похлебал, цыбулю сгрыз, побоялся хлеба много отрезать — ведь и пацанам есть надо. У меня их трое. И они ж еще несознательные, еще несогласные голодать за промфинплан и мировую революцию… А в обед пошел я к нам в столовую. Не знаю, что дорогой товарищ директор и дорогой товарищ секретарь парткома сегодня в обед кушали — я их в нашей столовке-харчевне чтой-то давно не видал. У них там столовая ИТР — бульоны, борщи, бифштексы и компот на сахаре. А у нас борщ такой, что не поймешь, чи он с котла, чи с помойного ведра насыпанный. А на второе каша на таком жиру, что я бы лучше от хорошего станка смазку принес. Биточки называются мясные. Но, кто еще не забыл, какое мясо бывает, не поверит! А те биточки и не разберешь-поймешь — чи то кролик, чи то кошка, чи, может, шорник старый ремень уварил… А с нас требуют: «встречный план… ударное выполнение… повышай нормы… снижай расценки…» Так где ж тут диктатура пролетариата и защита рабочего класса?

Речи Феди сопровождались хохотом, одобрительными возгласами: «Так их, Федя! Правильно! Крой, Федя, начальство, бога нет, попы тикают!.. Во дает, моряцкая душа!» Раздавались и враждебные реплики: «Бузотер!.. Демагог… Ты чего провокацию наводишь?»

Изучать его «подрывную» идеологию было нечего. Да и сам Александров знал о нем достаточно. Он расспрашивал больше о том, как относятся к Терентьеву рабочие, кто с ним дружит, кто враждует. И очень обрадовался, когда Илья придумал способ провалить Федю на выборах. Мы подучили наиболее опытных активистов-рабкоров предложить его кандидатуру в общезаводскую избирательную комиссию. На цеховом собрании за него проголосовали все, а в комиссии выбрали заместителем председателя. Но когда стали выдвигать кандидатов в горсовет и Федю назвали в числе первых, то в заводской газете появился фельетон «Бузотер сам себя избирает» и карикатура — усатый, носатый Федя подтягивает себя на блоке с надписью «Избирательная комиссия» к вышке «Горсовет».

Уходить из комиссии ему было поздно и на выборных собраниях ему давали обоснованный, «законный» отвод… Так в 1931 году, впервые после 1920 года, Федя перестал быть членом Горсовета.

В тот день он пришел к нам в редакцию хмурый; но казался не столько сердитым, сколько удивленным, и говорил даже с известным оттенком уважения:

— Так это, значит, вы, рабкоры-писаря, меня облапошили? Здорово вы, сукины коты, провалили Федю в горсовет… Все теперь! Не могу уже, значит, помочь рабочему человеку переехать в квартирку из барака или подвала. Не могу спасать от мильтонов наших паровозников, если кто выпьет лишнего. И сам не могу уже больше бесплатно в трамваях ездить. Выперли из горсовета последнего настоящего представителя рабочего класса. Теперь останутся одни товарищи начальники и товарищи молчальники. Кто за? Кто против? Кто воздержался? Поднимают все руки сразу. Принято единогласно…

В июне 1935 года, незадолго до отъезда из Харькова, я встретил Федю на улице. И не сразу узнал. Он был в старом, но опрятном кургузом пиджачке; осунулся, поседел, смотрел тоскливо, сумрачно.