«И в остроге молись Богу…» Классическая и современная проза о тюрьме и вере

Вот и встал в свое время для руководства колонии со всей остротой вопрос: что же с Ираклием делать? Вовремя вспомнили, что он не только арестант со стажем, но и наркоман со стажем, едва ли не более серьезным. Вспомнили – и это направление всерьез разрабатывать начали. В итоге – соглашение родилось, насквозь порочное, но в этих условиях для обеих сторон обоюдовыгодное: в особо ответственные моменты (это когда какая комиссия, проверка или ревизия) Ираклий в лагере порядок обеспечивает, дает команду «чтобы все ровно-ровно было», чтобы «мусоров не провоцировать». За то ему «лекарства» выдавали. Для поправки здоровья, для поддержания тонуса. Из мусорского, понятно, фонда. Фонд этот, надо сказать, немалым был, потому как наркота всеми способами в лагерь постоянно затягивалась, а в ходе шмонов немалая ее часть обнаруживалась и конфисковывалась. Понятное дело, изъятая отрава никаким образом не актировалась и ни по каким бумагам не проходила.

Не раз и не два такие сделки с Ираклием проходили, а потом – сбой грянул. То ли отрава, невесть чем сильно разбодяженная, в лагерь зашла, то ли шприц очень грязным оказался, то ли кто-то с дозировкой промахнулся. Словом, укололся Ираклий мусорским гостинцем, вроде и кайфанул, лег спать и… не проснулся. Немалых хлопот и серьезных денег стоило тогда полковнику Холину, чтобы тот труп как надо оформить и всех проверяющих убедить, что виноватых тут, кроме самого умершего, нет.

Вот теперь этот самый Ираклий, бывший Ираклий, или, точнее, то, чем он теперь стал, в его квартире, в пяти шагах от его дивана, с ноги на ногу переминается. На тот же костыль, с которым в зоне не расставался, опирается. И ноги, как и тогда, с вывертом в стороны, в память о том особо жестком мусорском приеме. Ух, какое недоброе у него лицо, какие зловещие желваки под скулами катаются.

Совсем не хотелось полковнику Холину этого гостя слушать. Вот только был ли у него выбор? Когда к живому человеку гости с того света приходят, никакого выбора для этого человека не положено.

Только этот гость совсем немногословный был. И полдюжины слов не обронил. Прохрипел с горловым бульканьем:

– Мусор голимый… Ушатаю! Падла…

Может быть, что еще хотел сказать или даже сделать, ибо шаг вперед сделал и даже костыль от паркета оторвал, да закашлялся. Потерялись его будущие слова в хрипе и клекоте. Все несказанное на его лице проявилось. Врагу не пожелаешь иметь собеседника с таким лицом.

А тем самым, что в груди у него клокотало и булькало, гость незваный, всем контуром своим содрогнувшись, в полковника плюнул. Увернуться полковник Холин не успел, а утереться не мог, так как способность двигаться к прилипшим к диванному гобелену рукам не вернулась. Так и сидел полковник Холин, будто одно целое с диваном своим составляющий, а плевок покойника его щеку разъедал, словно грузин в него самой едкой кислотой плюнул. И явственно казалось, что кислота эта, легко с кожей справившись, куда-то дальше, все круша на своем пути, проникает.

Совсем независимо от этого встрепенулось внутри полковника воспоминание, как поначалу гордился он своим «ноу-хау» – «доза в обмен на порядок», которым он так ловко лихого авторитета сначала нейтрализовал, а потом работать на себя заставил. Правда, совсем недолго эта радость длилась. И перестала длиться даже до того, как расстался Ираклий с жизнью.

На очередном совещании по специальным проблемам своего ведомства в ходе неформального общения с коллегами (в курилке, за бутылочкой после докладов-заседаний и т. д.) узнал полковник Холин, что никакого велосипеда он, приручив авторитета отравой, не изобрел. Оказывается, в некоторых других зонах такая практика уже давно существует. Более того, проворачиваются такие штучки куда изящней, чем делается это в лагере, руководимом полковником Холиным.

Заметно поскучневшим вернулся он с того совещания. И сейчас эту досаду, будто во второй раз, правда, уже на скорости, будто мимоходом, пережил.

Тем временем поколебались в пространстве, рассосались в никуда контуры, принадлежавшие грузину Ираклию. Вместо них на том же месте новый арестант обрисовался. Или то, что когда-то арестантом было, кого лагерь как Лешу Холодка знал. Последнего полковник Холин с трудом припоминал, ибо только один раз с ним встречался. Пришел к нему Холодок сам с неслыханно дерзкой по всем нормам (и по зэковским, и по мусорским) просьбой:

– Я… Это… Ну… Отпустите меня в отпуск… Мать померла… Похороню и – вернусь…