«И в остроге молись Богу…» Классическая и современная проза о тюрьме и вере

По знакомому, сотни раз виденному и слышанному сценарию все происходило. Так бы и должно было закончиться, да замаячило над увенчанной арестантской феской головой Дельфина что-то светлое зыбкое, на чем буквы темные и четкие выскочили. А из букв слова:

– Свиньи… Быдло немытое… Где жрут, там и гадят… Опять бычков немерено набросали… И воняют, хотя после каждой промки в баню ходят… Шампунем поливаются… Мочалками трутся… Ни хрена не помогает… Воняют… Потому что по жизни свиньи, потому что быдло… Что на воле, что в зоне, все одно – свиньи… Если день не убирать, бычки здесь ковер составят, который шаг пружинить будет…

И другие слова россыпью. Из тех, что в зоне, конечно, произносят, но произносят с оглядкой и большой ответственностью, потому как за них очень строгий ответ всякий раз держать полагается.

По инерции, будто все это шнырь в полный голос сказал, Никита дернулся:

– Ты чего, Дельфин? Нюх потерял? Крышняк сорвало?

Хотел сгоряча напомнить, что окурок, рядом затушенный, – выстраданное куцее арестантское право (мой здесь дом, что хочу, то и делаю), а не примета нечистоплотности. Да только Дельфин, не первый год сидящий, не мог об этом не знать.

Хотел еще что-то добавить, еще больше по делу, да осекся. Сам себя и тормознул, ибо предъявить Дельфину было нечего, ведь в полный голос ничего тот не произнес. И Дельфин, будто это понимал, потому и ответил уже тверже, чуть растягивая слова, уже с отдаленным подобием вызова:

– Прибраться… Я же сказал, что недолго…

Что в придачу над головой шныря в этот момент высветило, Никита даже не захотел смотреть, отвернулся. Слишком резко отвернулся, отчего чугунная квашня в черепе в очередной раз колыхнулась и на глаза изнутри опять навалилась. Только прежде чем боль о себе снова напомнила, успел он заметить, что не так прост отрядный шнырь Дельфин, что всего от него ожидать можно, а потому и осторожней с ним надо. Еще осторожней, чем прежде. И это несмотря на уже накопленный Никитой арестантский опыт, главный смысл которого как раз и сводился к тому, что никому в зоне доверять нельзя.

А в бараке тем временем очередная движуха наметилась. Сначала атасники на входе криком предупредили:

– Отрядник![33]

Потом кто-то из тех же атасников через весь барак пронесся, коцами грохая, и предупреждение повторил, в каждую секцию заглядывая.

Вот после этого и поплыл форменный картуз капитана Кулемина по бараку. Как должное Никита принял слова, что заплескались над этим картузом. Совсем несложные, нисколько его не заинтересовавшие. И все на одну тему: пришло время барак ремонтировать, а с ремонтом этим что-то все не складывается.

Как всегда, работы такие делались своими силами: руками арестантов, материалами, которые они же с воли и затягивали. Не принято было, чтобы хозяин выделял что-то на это дело из лагерных фондов, зато спрашивал всегда с лютой строгостью. Был случай, когда одного отрядника за непобеленные в срок потолки упреками и придирками он до увольнения довел. В городишке, где зона находилась, где все точки мужского трудоустройства наперечет, такое значило – без куска хлеба остаться.

Как должное отметил для себя Никита и то, что в конце «бегущей строки» над серым картузом капитана Кулемина выскочил вывод. То ли грустный то ли досадный:

– Побелки маловато, краски вовсе нет… Никто даже и не обещал затянуть… Значит, опять блатных просить придется… У них получится… Они на отрядном собрании клич бросят… Арестанты отзовутся… Не ослушаются… И краска найдется, и побелка появится… Только… Ничего здесь эти люди даром не делают… Чем за это расплачиваться придется? Если один-два телефона занести – это еще полбеды… Если что-то посерьезней просить будут, придется крепко подумать, стоит ли связываться…

На содержание последних мыслей отрядника Никита никак не отреагировал. Мысли как мысли. Какие еще могут быть у мусора-отрядника? Все согласно штатному расписанию, все согласно выбору, который этот человек давным-давно сделал. Всем известно: чтобы мусору-отряднику выжить, надо ему лавировать между двумя жерновами. Один жернов – в реальной, но все-таки отдаленности: хозяин, прочее начальство и всякие уставы, инструкции, распоряжения. Другой жернов – совсем близкая каждодневная действительность, где на первом плане лагерные традиции, что веками складывались и арестантами строго оберегаются. У кого нюха хватает края чувствовать – тот в зоне и работает, тот и по карьерной лестнице карабкается. Кого занесет – с круга сходит. Порою с потерями невосполнимыми. Чуть больше года назад прямо в кабинете незнакомые мордовороты в штатском арестовали начальника третьего отряда. Из служебного сейфа целую кучу шприцев разовых, склянок и маленьких беленьких пакетиков выгребли.

Для всезнающих зэков сюрприза не было: торговал отрядник наркотой. То ли весомого довеска к жалованью сильно хотел. То ли какие-то договоренности с блатными отрабатывал. Конечно, засветился. Возможно, сами «клиенты» и сдали.