И в пепел обращен

– Я хочу сказать: они устали, – без околичностей отвечал Соам. – Шесть лет смуты, гражданская война от края до края Англии; торговля хиреет, хлеб третий год не родится, и Темза уже подо льдом. У них все мысли – о том, как бы сберечь, что имеют, куда уж там помышлять о риске для всего остального!

«Вот потому-то, благодаря собственному равнодушию, они это самое “остальное” и потеряют». Впрочем, нет, пожалуй, тут Энтони неправ. Пусть Армия делает посмешище из их вольностей, потрошит парламент, подвергает короля унизительному суду и иным образом уничтожает добрую половину того, за что якобы воевала, но средний-то человек все еще волен заниматься своим ремеслом, а по вечерам возвращаться домой, к родным. Пока этого не отнимают, прочих утрат он вполне может и не заметить.

Да, утраты весьма велики. Но если памфлеты и проповедники не могут подвигнуть народ к действию, то что же может? Когда же лондонский люд воспротивится?

Пока они с Соамом спорили, карета протарахтела по стылым улицам, пересекла сточную канаву Флита, миновала Ладгейтские ворота и покатила через Сити к дому Энтони. Как только она остановилась, кучер распахнул дверцу, но прежде, чем Энтони успел хоть пошевелиться, Соам поднял руку и крепко стиснул его плечо.

– Я все понимаю, – тихо, серьезно сказал коллега, олдермен и отстраненный от дел член парламента. – Но, по-моему, этим судом Карла просто хотят припугнуть и добиться от него ощутимых уступок. Как только с этим будет покончено, мир вновь войдет в разум.

– Надеюсь, вы правы, – откликнулся Энтони. – Но на одну надежду полагаться не стану.

Покинув карету, он повернулся к собственному крыльцу. Стоявшая в дверях Кэт зябко куталась в плащ, но в этот миг, широко распахнув полы, бросилась к мужу и крепко обняла его.

– Добро пожаловать домой, – сказала она, уткнувшись носом в его плечо. – Веселого Рождества!

Халцедоновый Чертог, Лондон, 9 января 1649 г.

– Шестеро трубачей, – процедил Энтони сквозь крепко стиснутые зубы. – Шестеро трубачей и два отряда кавалерии – и все ради того, чтоб уберечь Денди, пока он читает этот манифест. Выходит, «акт», принятый ими третьего дня, не просто пыль в глаза.

Слово «акт» прозвучало с особым презрением к лицемерным претензиям на законность. Акты принимаются королем, Лордами и Общинами, а вовсе не одними Общинами в отсутствие Лордов и короля.

И уж тем более – не Общинами супротив короля.

– Так, значит, они решатся на это, – пробормотала Луна, грея руки у огня, – и в самом деле отдадут его под суд.

– И разыграют процесс, будто ряженые. Этот, так сказать, «Высокий суд правосудия» – не более, чем шайка разбойников и своекорыстных пройдох. Ни один из их прежних верховных судей не желает иметь к этому никакого касательства – хоть в малости, но проявив твердость принципов и трезвость рассудка. Общины не вправе творить суд над королем.

Как и кто-либо другой – уж настолько-то Луна в английских законах понимала. Суверенный монарх – вот она, высшая власть. Смертные получали ее от Всемогущего, а дивным основой власти служили сами владения, повиновавшиеся лишь полноправному повелителю. Ни то ни другое не позволяло подданным заявить о собственном превосходстве, а затем воспользоваться им против тех, кто поставлен ими править.

Впрочем, сии размышления заметно отдавали фальшью. Инвидиана отнюдь не назначала ее, Луну, наследницей и короны ей не передавала: смена правительниц была порождена мятежом. В какой-то мере случайно – ведь Луна вовсе не имела в виду претендовать на трон, да и правомерность Инвидианиной власти вполне можно было оспорить, однако же Луна в самом буквальном смысле была виновна в измене куда более дивных, заключенных в темницы под Тауэром.

Возможно, это и научило ее столь безошибочно распознавать измену в других.

Отвернувшись от огня, она опустилась в кресло. Энтони в позволении сесть не нуждался, но предпочел остаться на ногах: сдерживаемая ярость не давала ему покоя, гнала вперед – да так, что на месте с трудом устоишь. Гнев полыхал в груди с тех самых пор, как Гипли подтвердил его худшие подозрения: действительно, в Сент-Олбансе, особенно вокруг Эдмунда Ладлоу, ратовавшего за чистку, без подстрекателей не обошлось. От Керенеля после того, как он исполнил последний приказ королевы и обнаружил в Файфе Видара, известий не поступало, однако вообразить, что повелела Никневен своему Властителю Сумрака, было проще простого. Карл унижен и теперь должен быть свергнут с трона.

Оставалось только гадать, когда Энтони в последний раз удавалось поспать целую ночь до утра, однако ободрить его и предложить отдохнуть Луна не могла – за неимением хоть чего-нибудь обнадеживающего.

– Вправе, или не вправе, а они это сделают, – сказала она. – По-моему, ты прав: они не блефуют. И непременно объявят его виновным.

– Ну уж нет, – проскрежетал Энтони. – Мы этого не допустим.

Бушевавший в нем гнев не вызывал ничего, кроме жалости.

– Как? Мы ведь пытались поднять жителей Лондона, но все впустую. Слишком они напуганы, слишком устали…