И в сотый раз я поднимусь

Ребята замечали их издали и пугались. И это было хорошо. Это давало время выбрать путь к спасению. Иногда достаточно было просто нырнуть в подземный переход, пока тебя не заметили. Иногда можно было пристроиться к какому-нибудь дядьке и идти с ним рядом, словно сынок с папочкой. Ко взрослым не приставали. Иной раз приходилось забегать в магазин, там не лезли. Способов находилась уйма. Главное – быть начеку. Мишкиного друга Федьку, любившего выпендриться, одеться слишком заметно, несколько раз эти темные люди наказывали: однажды сорвали с него шарф и крестик, да еще в грязи как следует вываляли, другой раз отняли рюкзак и все учебники с тетрадями в клочья изорвали.

Почему-то группировались эти шакалы в основном в районе кинотеатра «Октябрь» и магазина «Мелодия». После этих «горячих точек» можно было вздохнуть с облегчением. Но ненадолго. Ведь ближе к «Дому книги» промышляли цыганки с цыганятами. Правда, цыганки лезли в основном к взрослым: просились погадать или дать какую-нибудь мелочь ребенку на хлеб или на молоко. На жалость брали. Попадались на их удочку самые добрые и глупые. Тут дело в том, что на цыганкин оклик главное не только не останавливаться, но даже и не смотреть в ее сторону. Идти, не сворачивая, насквозь, как будто впереди тебя пустое место. С суровым отсутствующим лицом. Пожалел, остановился – считай пропал. Достал кошелек, чтобы дать копеечки на молочко, – вытянут все деньги, да еще вместе с кошельком. Им ведь только того и надо, чтобы добрый простодушный человек на их слезную просьбу откликнулся. И вот его уже ободрали как липку. Такая у них работа. Тут ничего поделать нельзя. Правда, был один весомый плюс. Взрослые цыганки, в отличие от диких приезжих подростков, почему-то боялись стражей порядка. Если они уж очень нахально лезли, загораживая дорогу, можно было громко заорать: «Милиция!» Это тогда еще действовало. Страшнее всего были маленькие цыганята. Они, как назойливые насекомые, беспощадно облепляли свою жертву и буквально рвали на части, пока не добирались до бумажника.

Саша несколько раз видела, как они приставали к иностранцам, которых много в ту пору приезжало в Москву полюбоваться ростками демократии. Туристы двигались медленно, глазели по сторонам, излучая благодушие и сочувствие к бедной-разнесчастной России. Они уже заранее были готовы и даже жаждали повстречать на улицах Москвы голодающих вдов и сирот. Наверняка наперед решили, что, если надо, чем смогут, помогут. Отстегнут доллар-другой. Внесут свою лепту. И потом, дома, расскажут, что, мол, да, видели бедняков на улицах некогда грозной Москвы и оказали гуманитарную помощь: дали доллар и пачку жвачки. И даже фото предъявят осчастливленного ими нищего.

Когда на этих благостных пришельцев налетала жадная цыганская саранча, они поначалу вовсе и не пугались, останавливались с готовностью, сейчас, сейчас, милые бедные детки, будет вам от нас воспомощенствование.

Тут-то и начиналось самое страшное: чумазые руки лезли во все карманы, выхватывали фотоаппараты. От них уже было не вырваться. Кричи себе: «Хелп!» на здоровье. Все будут идти с каменными лицами, чтобы на них не перекинулась эта зараза.

Дойти до школы и вернуться без потерь – это был ежедневный подвиг «ростков будущего».

Однажды напали на Мишку, причем в воскресенье, то есть не по дороге в школу. Видимо, из-за воскресенья он и расслабился.

Это произошло в период их самого острого безденежья. Саша исхитрялась и придумывала детям лакомства, стараясь все происходящее с ними изобразить увлекательной игрой в Робинзона Крузо, оказавшегося на необитаемом острове. Она вспомнила рассказ тети, как в войну роскошным пирожным считался хлеб, посыпанный сахарным песком. В воскресенье полагалось иметь что-то вкусное к столу. Они все вместе «по амбарам помели, по сусекам поскребли» и собрали мелочь ровно на два батона и пакет сахарного песку.

– Будем делать военные пирожные, – пообещала Саша.

За батонами отправили Мишку.

И вот шел он гордо со своими покупками домой, а на Трубниковском, почти у самого поворота в собственный двор, три типа, чуть постарше его самого, преградили ему путь со словами:

– Стой, пидор!

После чего потянулись своими грязными клешнями к заветной сумке.

Мишка впал в дикую ярость оттого, что эти сволочи покусились на их последний семейный хлеб. Он с отчаянной силой брыкнул одного из нападавших, рванул свой драгоценный пакет и побежал со всех ног. Только в подъезде опомнился и сообразил, что один из этих подлых гадов еще и подносил к его глазам ножик. Небольшой, вроде перочинного. Но Мишку стало трясти со страшной силой, и домой он ввалился в довольно жалком состоянии, стуча зубами.

Сашу тоже затрясло. Она умоляла на будущее, если что, немедленно отдавать все, что требуют, жизнь дороже. И пусть бы он отдал им хлеб с сахаром, может, они, ворюги эти, еще голоднее их. Может, у них даже крыши над головой нет. А они вот в тепле. И чай у них есть, и картошка.

Однако Мишка был горд, как только может быть гордым мужчина, обеспечивший пропитание семье.