И в сотый раз я поднимусь

– А по-моему, это счастье для Сашеньки, что она не вышла за такого плохого человека, не родила ему детей, – взволнованно заметила Эмилия.

– Детей! Детей! – воскликнула вдруг Ириска. – Я вам сейчас расскажу… Вот было преступление – да? А я знаю – наказание! Crime and punishment! Как у вашего Достоевского!

И поведала им вестница судьбы о своем знакомстве с Немчинкиным.

Была она в Будапеште на какой-то гуманитарной конференции, там он к ней и подгреб. Общался, общался и общался. В конце концов Айрис даже подумала, что такое плотное внимание к ее персоне происходит неспроста, может быть, «таварисч» приставлен к ней от КГБ, или как там сейчас, по-новому. Но выведывать у нее все равно нечего, тайн ей никаких не доверили, поэтому она с интересом коммуницировала с коллегой. Кстати, он был на конференции с женой, тоже очень остроглазой особой. Так вот. Сидели они как-то довольно большой компанией за ужином и, естественно, говорили каждый о своем, личном. А именно, не смейтесь: о детях. Айрис с упоением делилась страданиями по поводу ленивого сына и дочери, у которой лишний вес, отчего она загружена комплексами по самую макушку. Немчинкин сидел один, без жены, и молчал. Ириска застеснялась, что не дает ему слова вставить, и спросила о его детях. После небольшой, ну, просто минимальной, паузы, которую можно было бы и не заметить, если бы не журналистская наблюдательность Айрис, Виктор сказал, что у него сын.

– Сколько ему лет? – проявила американка живой интерес.

– Двадцать.

– А что он делает?

– Учится в университете.

– А почему вы не взяли его с собой? Лето, каникулы…

– Он остался с бабушкой, она одна, – последовал скупой ответ обычно более чем разговорчивого участника конференции.

Перед сном Айрис почему-то вспомнила их беседу, и она ей очень не понравилась. Немчинкин явно не хотел говорить о сыне. А когда мы не хотим говорить о детях? Понятно когда! Когда у деток серьезные проблемы. Ириска рассуждала просто как Шерлок Холмс, применяя дедукцию. Родители как устроены? Если есть хоть малейший шанс, ну, микроскопический, чем-то похвастаться в плане своего бэби, ни один родитель его не упустит. Обязательно просвищет соловьем. И даже мелкая неприятность, причиненная любимым потомком, тоже может стать темой хвастовства. Молчат же о своих детях те, у которых все совсем плохо. Первое, о чем подумала опытная жительница Нью-Йорка, были, разумеется, наркотики. Наверняка сын Виктора увлекся наркотиками! Но она знала, что может помочь! Просто уверена была, что поможет! Потому что у нее в друзьях состоял знаменитый врач, вернувший к жизни кучу людей. Она даже о нем писала. Ириска решила, что пригласит несчастных к себе, в свою квартиру на Манхэттене, пусть ребенок полечится. Все в жизни поправимо, пока мы живы. Позитивный настрой взрастившей ее страны унывать не позволял.

Утром Ириске хотелось поскорей осчастливить Немчинкина, но первой встретился ей не он, а его супруга. Не важно! Пусть будет осчастливлен не отец, а мать! Так даже лучше, матери страдают еще больше, она знает по себе.

– Мы вчера беседовали с вашим мужем, – начала Айрис, поздоровавшись. – Он сказал, что у вас в Москве двадцатилетний сын. И – знаете – если у сына какие-то там проблемы… Ну, например, с наркотиками… Я могу помочь! У меня есть гениальный врач. Творит чудеса.

Пока добросердечная американка все это произносила, жена Немчинкина очень сильно менялась в лице.

– Он сказал, что у нас сын? – переспросила она и тут же расплакалась.

У Айрис просто сердце разрывалось на ее слезы смотреть. И еще она не могла понять, отчего ее бескорыстное предложение помощи вызвало такую странную реакцию.

– У нас был сын, – продолжала меж тем супруга Виктора, кое-как справившаяся с собой. – Был сын… да… Но он умер, когда ему исполнилось четыре года. От врачебной ошибки.

Вот ужас-то какой было все это слушать Ириске! Просто ужас!

Но только теперь она поняла, почему такая беда произошла у Немчинкина. Такое бывает с теми, кто причиняет другим намеренное зло. Ей об этом еще с детства говорили.

Надо сказать, что и Саша с Эмилией были в ужасе, в каком-то даже столбняке.

Ну, нет! Такого Саша ему не желала ни в коем случае! Это же самое плохое, просто чудовищное, что может с человеком случиться. Нет, нет и нет!

Внезапно Саша вспомнила, как она плакала, получив ту подлую открытку. Плакала и говорила, что желает ему, чтоб и он когда-нибудь испытал такое же горе, как сейчас она. Но у него-то – гораздо большее! Гораздо!

И еще – через столько лет, через почти четверть века, батюшки мои, вспомнила она, как говорила тете, что, даже если ему и будет плохо, она об этом не узнает.

– Узнаешь, – уверила тогда тетя.

Узнала.

Жутко стало Саше. Значит – точно. Любое зло, выходит, возвращается. И мстить не надо. Месть – не человеческих рук дело. «Мне отмщение, и Азъ воздамъ» – «Мне мстить, и Я воздам», – так ведь Господь сказал.

Но страшно было – оттого, что так открыто преподнесен урок жизни. И – почему через Айрис? Она случайный вестник или что-то еще, связанное с ней, готовит судьба?

И еще.