«…и вольностью жалую»

— Вот то-то отец наш отдает, посмотри, как отдает выборы атамана на нашу волю!

Усмехнулся Емельян: тешат себя яицкие, зрелище представляют. А выбирают-то лишь богатых. Войсковым атаманом стал имущий казак Никита Каргин, старшинами сделали Афанасия Перфильева да Ивана Фофанова.

Эти два яицких казака явились к Емельяну в Берду недавно, тайно подосланные Симоновым. Перфильев-то даже из самого Петербурга прибыл. Был он там одним из четырех челобитчиков, коих немалый срок назад направило Яицкое войско к царице испрашивать у нее прощение за прошлый бунт. Да толку от их торчания в столице не было. Когда же Пугачев осадил Оренбург, скумекала Катерина тех челобитчиков употребить для своей выгоды. По ее приказу князь Орлов призвал Перфильева и посулил, что решатся все войсковые просьбы, ежели согласятся яицкие погубить Пугачева. С тем и поехал из столицы в Яик Афанасий Перфильев с Петром Герасимовым. А из Яика Симонов направил Перфильева в Берду с Иваном Фофановым. Только передумали они вредить Пугачеву. Перфильев-то как предстал пред «царем», просто сказал:

— Приехал служить вашему величеству.

Но Емельян пристально посмотрел на сутулого, широкоплечего, рябоватого сотника и заподозрил недоброе:

— А не шпионить ли прибыл? Может, извести меня хочешь?

Перфильев смешался, ответил невразумительно, а на другой день открылся своему приятелю — атаману Овчинникову. Овчинников сразу сказал: «Нет, Афанасий, выкинь это из головы. На посулы графские нам надеяться нечего, довольно и так потерпели от них, теперь сами у себя в руках все иметь будем». И привел Перфильева с повинной. Перфильев «царю» в ноги бухнулся:

— Виноват перед вами, что вчерась правды не сказал.

— Бог простит, коли винишься, — ответил Пугачев. — А что утаил-то?

Тут и поведал Перфильев про петербургские козни. Емельян выслушал и сказал:

— Однако, видишь, угадал я про тебя. Да не боюсь, знаю — сего не сотворишь, и никто на меня зла не помыслит. Служи!

Он наградил Перфильева — дал красный суконный кафтан да тридцать рублей серебром и зачислил в команду Овчинникова, а когда поехал под оренбургские стены, взял с собой, и там Перфильев выказал храбрость — под самые стены отважно совался и кричал: «Эй, казаки, вы знаете, кто я? Перфильев я, который в Питере был и прислан оттуда, чтоб служить верно его величеству Петру Федоровичу!» Понравилось это Пугачеву — сделал он Перфильева полковником. А теперь и в Яике ему почет оказан — выбрали старшиной. Может, и впрямь будет держаться за Емельяна?

Только одна беда: как и многие яицкие, крепко привязан к своему гнезду казацкому. Да еще в расправе крут!

Вот и после выборов, не успели казаки на площади откричаться, а к Емельяну в толкачевский дом уже ввалились новые правители вымаливать смертную казнь двадцати сторонникам Мартюшки Бородина. И Перфильев неугомоннее прочих, без утайки смело объявил:

— Ты уж предоставь нам, государь, право самим над злодеями суд чинить. Все одно порешим их.

«И порешат ведь!» — не усомнился Емельян, вспомнив, как противу его воли извели пленного сержанта. Потом махнул рукой: судите! Затем отправил Овчинникова в Гурьев городок взять там пушек и пороху, наставил Матвея Ситного, как вести минный ход под колокольню, и укатил в Берду.

В Берде «императора» встретили с подобающей честью. И с ходу начали уверять полковники, что все у них благополучно. Главная армия многолюдна, сыта, одета, а вот в Оренбурге — голод, нехватка провианта — пуд муки стоит в тайной продаже двадцать пять рублей, да и того нет…

— Жаль очень бедный простой народ, — вздохнул Емельян, когда выслушал про оренбургские страсти. — Напрасно пропадает. Отписать бы Рейндопке, чтоб сдавался.

— Можно и отписать, — согласились полковники — верховоды Военной коллегии — и продолжали уверять, что князь Голицын еще далече, да и генерал Бибиков, что наместо Кара царицей поставлен, сидит в Казани: видать, идти на рать «Петра III» не решается, в бумагах же оповещает, что готов дать десять тысяч рублей тому, кто доставит в его руки живого самозванца.

— Растет ваша цена, — засмеялся Шигаев, — по-началу-то Рейндопка отвалил всего пять сотен, а теперь…

— Немалый куш, — сказал Чумаков. — Только никому не желательно получать его.

— Потому что отменно дела идут, — объяснил Творогов. — Гляди-кось, и еще награду прибавят.

И опять все наперебой принялись расписывать, как повсюду идут дела — у Зарубина, и у Грязнова, и у Салавата под Кунгуром. А еще и новый полководец объявился — под Екатеринбургом Иван Белобородов: захватывает уральские заводы, грозит всему ведомству. Тут как раз и делегация от Белобородова прибыла с рапортом: изъявлял Белобородов свою усердную службу «Петру III». Емельян вовсе повеселел. Приказал послать Белобородову именной указ, а в том указе велел назвать его атаманом.

Потом удумал затеять смотр Главной армии. Но яицкие казаки, безотлучно за ним ходившие, зудели неустанно:

— В Яик, государь-батюшка, в Яик вертайтесь. Тут все изрядно, а как Яик заберем, там и Оренбург…