«…и вольностью жалую»

…Емельян ехал по Арскому полю среди всеобщей этой толчеи, шума и гомона. Людская лавина: возы, телеги, узлы с награбленным скарбом, татары, башкиры — лопочут по-своему… А вот изможденные люди в лохмотьях — старики, женщины, дети; еле идут, спотыкаются…

— Эти откель? — спросил Емельян, останавливая коня.

— Колодники, государь, — ответил неотлучный Яким Давилин. — Мы пооткрывали все темницы по вашему повелению, повыпускали, кто сидел, а их тут густо скопилось. Сказывают, Катькин вельможа, что в кремле хоронится, Потемкин, приказал всех до единого арестантов порешить, ежели мы в город войдем. Многих и прикончили, да всех не успели.

Емельян посмотрел на исхудавших тюремников, коих удалось спасти от гибели. И вдруг встрепенулся: черноволосый бородач наперерез кинулся:

— Государь-батюшка, признаешь?

Торнов! Персиянин, которого нарек когда-то, еще в Берде, полковником и отправил на подмогу к Зарубину-Чике. Был Торнов еще в апреле схвачен супротивниками и упрятан в казанском остроге. А теперь сызнова готов служить.

— Гарно! Набирай себе полк и в мой шатер приходи.

И хотел он дальше ехать, но судьбе суждено было сладить здесь ему еще одну встречу. Да какую! Уже тронул Емельян коня, как услышал звонкий мальчишеский голос:

— Маманя, гляди-кось, папаня едет!

Екнуло сердце у Емельяна прежде, чем глянул в ту сторону, откуда раздался голос, а как глянул — вовсе захолонуло внутри: посреди дороги в толпе освобожденных из каземата стояла его законная жена Софьюшка — на руке малая девчонка, у подола Аграфена, сбоку Трофим, сынишка девятилетний, — глаза радостью сияют, отца признал!

А у Софьи испуг и смятенье на лице, отшатнулась, рот рукой зажала.

Из холода в жар Емельяна кинуло от нежданной встречи: поди, выдаст нечаянным словом! И как при гренадерском смотрении под Осой уловил момент наивернейший, так и сейчас: всадив каблуки в бока лошади, взбросил ее на дыбы, будто сама взыграла, и, наехав на перепуганную Софью с детьми, осадил очумелую животину. И в краткий миг сей успел сказать жене потаенно от прочих, сверкнув глазами по-страшному:

— Молчи! — И отъехал, будто с трудом угомонив коня, похлопывая ладонью по шее, а потом уже спокойно обернулся к Давилину:

— Женщину ту и детей с собой возьми. Я ее знаю — жена она моего дружка казака, который за имя мое пострадал. Пусть с нами в обозе едет, я ее теперича не оставлю.

И, не оглядываясь, поскакал вперед.

Вот жизнь подсудобливает! Сколь мечтал о детях и Софье, а привелось увидеть — даже взглянуть лишний раз неможно. Одна только мысль и греет: близехонько отныне будут, сыты и обихожены… А когда снова-то выпадет случай свидеться?

Может, и в тог же день нашел бы Емельян зацепку с родными встретиться, да пришла дурная весть: опять показался Михельсон со своими солдатами. Этот Катеринин командир, как неотступная гончая, настырнее других бежит по Емельянову следу. Вот и сюда, хоть с опозданием, а первый пожаловал — Казани на выручку.

«Нельзя допустить, чтоб пристал он к казанскому гарнизону, в крепости запертому», — решил Емельян и повелел немедля готовить войско к бою. Взяв от каждого полка по сотне человек с ружьями, он приказал всем остальным, безоружным, укрыться подале в лугах за рекой Казанкой, а сам повел отобранных ратников на стычку с гончаком Михельсоном.

Бой произошел на Арском поле. Опять несколько часов подряд бились пугачевцы. Утром — Казань, к вечеру — эта Михельсонова ватага. Сказался, видно, устаток. Да еще у Михельсона была весьма справная артиллерия.

И дрогнули пугачевские воины, хоть и с ружьями были, а отступили, полегло тут восемьсот человек, более семи сотен попали в плен. Пленен в этом сражении был и поручик Минеев…

…С остатками отряда Пугачев перебрался за реку Казанку, стал лагерем в 20 верстах от поля боя. Здесь он привел свои ряды в порядок и на другой день снова напал на Михельсона. Но опять незадачливо. И еще день прошел в надежде разбить Михельсона и овладеть казанской крепостью. Однако 15 июля случился уже такой многочасовой бой у города, после которого пугачевское войско было рассеяно. В этом бою пропал Иван Белобородов. Позже он под чужим именем появился в Казани, но был опознан и заключен в тюрьму. Михельсон, подкрепленный солдатами из Казанского кремля, погнался за повстанцами. Нелегко давалась карателям эта победа — в рапортах и донесениях вышестоящему начальству правительственные командиры, как и прежде, неизменно отмечали мужество, храбрость и удивительную самоотверженность плохо вооруженных воинов народной армии. И все-таки силы были неравные.

Пугачев поспешно ушел луговой стороной Волги на север. В семидесяти верстах от Казани он решил перебраться на правый нагорный берег.

Но перед широким разливом реки остановили своих коней башкирские джигиты. Не резон им покидать родные просторы. И Пугачев не стал неволить — они повернули отсюда назад, почти все четыре тысячи, сколько их было… Не бросил Пугачева лишь с несколькими сотнями верных лучников до конца преданный Кинзя Арсланов.

17 июля Пугачев переправился с тысячной конницей на правый берег Волги.