«…и вольностью жалую»

Оставив за спиной продымленную, разоренную Казань и всех не успевших еще опомниться от ужаса ее начальников и дворян, он двинулся прямо на запад, к сердцу России, к древней первопрестольной столице.

ГЛАВА 12

НА МОСКВУ!

Наступил самый знаменательный момент в истории крестьянской войны на территории Российской империи в XVIII веке.

Иван Творогов при допросе в Секретной комиссии показывал:

«Как же все переправились чрез Волгу, то злодей… пошел с толпою своею, которая час от часу умножалась, по жительствам и городам… во всех оных местах жители не противились, но, встречая везде с хлебом и солью, давали в толпу нашу вооруженных людей, хлеб и фураж, по силе злодейских указов, им данных, которые сочинял Дубровский…»

Сколько раз Пугачев, казалось бы окончательно разгромленный и терявший десятки тысяч людей, снова обретал еще большую силу! Здесь, на правобережье Волги, это произошло так, как не происходило никогда. Именно здесь крестьянская война достигла своего самого широкого размаха и высшего взлета. Ведь, переправившись на правый берег Волги, Пугачев оказался в самом центре крепостнической России.

И нетрудно представить, как будоражили, окрыляли, обнадеживали рабов-крестьян в нищенских деревнях Российской империи пугачевские указы, которые он рассыпал повсюду, двигаясь к Москве.

Из указа Пугачева, сочиненного Дубровским 18 июля 1774 года!

«Жалуем всех находившихся прежде в крестьянстве и подданстве помещиков… вольностью и свободою. И освобождаем от злодеев-дворян и градских мздоимцев-судей крестьян… Повелеваем сим нашим именным указом: противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами… по истреблении которых противников и злодеев-дворян всякой может восчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжаться будет».

Могло ли быть что-либо привлекательнее для униженных, забитых крестьян, нежели эти волнующие призывы к истреблению ненавистных господ?

Один из очевидцев событий тех дней, помещик А. Т. Болотов, в своих мемуарах сообщает: «Все мы удостоверены были, что вся подлость и чернь, а особливо холопство и наши слуги, когда невьявь, так втайне сердцами своими были злодею преданы, и в сердцах своих вообще все бунтовали, и готовы были при малейшей взгоревшейся искре произвесть огонь и полымя».

Андрей Болотов рассказывает о случае, который произошел, когда он беседовал с крестьянами, снаряжаемыми в ополчение против Пугачева в качестве «дворянских уланов». Болотов напутствовал одного здоровяка: мол, такому «ряжему да бойкому» как не драться — «один десятерых может убрать». А в ответ услышал: «Да, — сказал он мне, злодейски усмехаясь. — Стал бы я бить свою братью! Разве вас, бояр, так готов буду десятерых посадить на копье».

«Оцепенел я, сие услышав», — признается Болотов.

И оцепенела буквально вся дворянская Россия, едва услышала, что предводитель «бунтовщиков» самолично идет к Москве по земле, уже охваченной огнем крестьянских восстаний.

27 июля Пугачев занял город Саранск. Посланный жителям Саранска манифест так и извещал: «Государь Петр Федорович шествовать соизволит через Саранск для принятия всероссийского престола в царствующий град Москву».

Хлебом и солью встречали Пугачева не только крепостные крестьяне, но и перепуганные купцы и церковники. А «царь Петр Федорович» приводил «подданных» к присяге «на верность короне», устанавливал свой порядок: назначал воевод, правителей, оберегал население от грабительства, раздавал бедным жителям из казны деньги.

Разведывательные команды, посланные повстанцами из Саранска, достигли Касимова. Группы восставших появились в окрестностях Нижнего Новгорода и в самой Московской губернии. Из Рязани и Тамбова, объявленных на осадном положении, помещики и чиновники бежали в Петербург. И в лихорадочном ритме работала в это время машина екатерининской военщины.