«…и вольностью жалую»

Еще в бытность его в Петровске пристали к нему первые донцы. Привели объезжие казаки поначалу четырех человек, коих спросил он, что они за люди, и они ответили: мы — донские, присланы от командира посмотреть, кто подошел к крепости. Емельян ответил, что подошел он — «государь». Оставив у себя трех заложников, он послал одного казака назад, чтоб уговорил всех приклониться. И когда приехал к ним сам, то увидел: донцы слезли с лошадей и пешие пригнули знамена. Очень обрадовался Емельян тем первым своим землякам: гостеприимно распахнул перед ними палатку — заходьте, братушки! И принял как родных — пожаловал деньгами: старшинам выдал по 20 рублей, рядовым по 12. А нескольких наградил медалями.

Сразу за Петровском, на пути к Саратову, улучил Пугачев момент перемолвиться словечком с женой Софьей. Темным вечером, таючись, подошел к ее палатке, да и закаменел, духу набираясь, — не мог с ходу переступить порог.

Дети спали. Трошка — казачонок шустрый и тот угомонился. А Софья, как при первом встречанье, шибко оробела и, глядя исподлобья, припала немая к войлочной стенке.

— Что ж ты, Дмитревна, думаешь обо мне? — спросил Емельян тихо, чтоб никто не услышал.

— Что мне думать! — безголосо ответила Софья. — Буде, не отопрешься, что я жена твоя, вот и дети твои.

— Это правда, — сказал Емельян. — И не отпираюсь я от вас, только слушай, Дмитревна, что скажу. Теперь ко мне пристали наши донские казаки, хотят у меня служить, так я тебе приказываю: неравно между нами случатся знакомые, так ты не называй меня Пугачевым. Сказывай, что жена Пугачева, да не сказывайся, что моя. Твоего мужа в суде до смерти замучили. Уразумела?

Софья кивнула и заплакала. Рассказала, какую муку претерпела с детьми, по тюрьмам мыкаясь, по бедности милостыню выклянчивая. А все хозяйство власти порушили, дом в Зимовейской сожгли, пепел по ветру рассеяли. Сами казаки донские то и учинили, а командовал ими полковник Кутейников.

Хмурился Емельян, Софью слушая. С полковником Кутейниковым его издавна жизнь свела — воевал у него в команде под Бендерами, храбрость против турок вместе выказывали. А вот теперь хоть и земляк он, а Катьке слуга первейший, старается…

Утешил Емельян Софью добрыми словами — дескать, не бросит отныне ее с ребятками, а за все, что пережить им довелось, пусть уж простит, но никак иначе поступить он не волен был: не ради себя на дело сподвигся, ради жизни для всех привольной.

За Саратовом присовокупились к нему еще донцы, и вскоре оказалась в их войске уже целая тысяча земляков. А на подходе к Царицыну, сошедшись в битве с правительственной силой на речке Мечетной, вдруг обнаружил Емельян, что Катькины генералы пустили против него донскую казачью команду. И вел ту команду в бой не кто-нибудь, а полковник Ефим Кутейников! Разбил Емельян донцов-супротивников, разогнал их, Кутейникова же, раненного, в плен забрали.

Долго, подбоченившись, разглядывал «Петр III» пленного. Потом спросил сурово:

— Это ты дом Пугачева разорил?

— Я не разорял, — ответил Кутейников. — Я волю ее императорского величества исполнил.

— Ишь ты! — сказал Пугачев. А Пугачиху-то хоть знаешь?

И велел кликнуть Софью. Кутейников покосился на нее и головой замотал:

— Никогда не видывал.

Емельян прищурил левый глаз:

— Ах не видывал? В таком разе молитву твори. — И, выслав пленного вон, сказал: — Завтре его повесьте!

Но поутру рапортовали ему: Кутейников из-под караула ушел. Как ушел и кто ему в том пособничал, Емельян не стал допытываться. Другие дела посчитал более важными. Да и что стоил один Кутейников, ежели вся его команда осталась. В ту пору еще надеялся Емельян на своих земляков…

Только находили порой и сомнения. Без особой радости приобщились земляки. Не как фабричные люди или башкирцы прежде, да и крестьяне помещичьи, боярские, а с оглядкой, с рассудительством — не прогадать бы. Когда подступили к Царицыну, комендант снова выслал навстречу повстанцам тысячный отряд донцов — он будто непременно заказал себе: извести Пугачева руками его земляков! Емельян и на этот раз решил переманить донцов к себе. И поехал с ними на переговорку, взяв ближайших советчиков. Только, чтоб не выделяться «царским платьем», перерядился во все овчинниковское. Съехавшись у вала с казаками, он принялся увещевать их служить верно «государю Петру Федоровичу», себя же выдал за «государева фельдмаршала». Донцы не побежали к государю с охотою, а начали колебаться: мы-де и в государево войско стрелять не будем, и в город к коменданту не пойдем. Лишь пять человек переметнулось сразу.

А когда переговорка уже кончилась, подъехали к валу еще четыре всадника, и один из них, усмотрев «фельдмаршала», крикнул:

— Емельян Иваныч? Здорово!

Растерялся Пугачев, но сумел и тут, как в другие разы, собой совладать, быстро ответствовал, будто не к нему сей выкрик относится:

— А у него и сын здеся! — И, пришпорив пегую лошаденку, поскакал прочь.

Тогда лишь и переметнулись к ним многие донцы, как приказал он палить по Царицыну из пушек. Да недолгой была эта их служба…