И жизни новизна. Об искусстве, вере и обществе

Затем, это неприятие сложности, допущение исключительно тотально действующих закономерностей: или так всегда и везде — или никогда и нигде. «В некоторых случаях и некоторых местах» — такого рода обобщение здесь не пройдет. Механичность такого рода связывается обычно с образцом точных наук — тогда как сами эти точные науки разработали куда более сложные и далекие от бытового сознания представления о причинности, закономерности и т. п. И — одновременно — это неприятие простоты и окончательности. «Не все так просто!» — приговорка обыденного сознания на очень простых местах. В ответ на это Аверинцев говорит о «благословенной сложности» и «благословенной простоте», одинаково необходимых человеческой душе.

Я предлагаю вам самим продолжить этот список и самим подумать о других свойствах обыденного сознания, имя которым легион.

Особенно впечатляет работа Аверинцева с самыми общими навыками мысли: прежде всего, с мышлением дихотомиями, парными противопоставлениями вещей, смыслов и т. п. Современное мышление как будто не предполагает другого пути, кроме как механический перевод всех смыслов в системы бинарных оппозиций (тем более что на основании такого дерева оппозиций строится искусственный интеллект, и достижения в этой области не могут быть подвергнуты сомнению).

Аверинцев с веселым удовольствием любит спорить с двумя противоположными вещами сразу, и в его полемических выпадах — направо и сразу же налево — есть особый кураж: он обычно не опровергает одного мнения с тем, чтобы тут же не воздать должного противоположному. И чтобы в конце концов дать понять, что не так уж полярны эти полярности, поскольку обе они в равной мере противоположны чему-то еще: чему-то здравому и отвечающему положению вещей как внутри нас, так и снаружи. Оба они противоположны центру подвижного равновесия как два элементарных уклонения от него. Противоположны живой подвижности как конвульсивные метания — или как окаменелость.

«Золотая середина» Аристотелевой этики (равное уклонение от противоположных пороков) принята Аверинцевым как познавательный метод. Он напоминает о здравомыслии (греческое sophrosyne,

иначе переводимое как «целомудрие»), слове античной мудрости и христианской аскетики. Это слово, вероятно, — одна из напряженных точек синтеза традиций «Афин» и «Иерусалима», одной из главных тем Аверинцева.

Новая рациональность, которую предложил Аверинцев, — это слишком большая тема; то, что я говорю сейчас, — лишь первые приближения к ней. Можно сказать совсем вкратце, что то, чему он учит нас, это одновременно сопротивление дурному иррационализму — и плоскому рационализму. Это познавательная ценность сердца и совести, о которых забыл (точнее, от которых отвлек себя) «естественный разум» Просвещения: «ум с сердцем не в ладу». Здесь, в сложном взвешивании собственных умственных движений и в собеседовании с предметом (у меня уже нет возможности остановиться на этом важнейшем познавательном принципе

Аверинцева, где на месте субъектно-объектных отношений оказывается отношение диалога, близкое буберовскому) вырабатывается so-phrosyne, здравомыслие, целомудрие. Та установка ума, которая понимание всегда поместит прежде истолкования.

Обязательна ли эта школа для христианина? Не довольно ли ему «простоты сердца»? Несомненно, довольно. Но между этой совершенной простотой и нашей непроходимой сложностью лежит, пользуясь образом Аверинцева, река невежества, невежества умственного и сердечного. Его труды перекидывают мост через эту реку. Вероятно, такой мост не потребуется тому, кто может ее переплыть, перелететь, пройти по воде как посуху. Мы не должны сомневаться, что и такое возможно.

Дитрих Бонхеффер для нас[163]

1

Дитрих Бонхеффер (1906–1945) — один из самых значительных и широко обсуждаемых протестантских теологов XX века, пастор, участник антигитлеровского сопротивления, казненный 9 апреля 1945 года, за месяц до капитуляции нацистской Германии. Два последних года жизни он провел в заключении, откуда и писал свои письма друзьям и родным, которые теперь переводятся на множество языков и обсуждаются по всему миру. Выбор исповеднического пути следует из самой богословской мысли Бонхеффера; с другой стороны, такой опыт и питает его «новое богословие».