Я?

Мне снится сон: я сижу согнувшись в какой-то круглой трубе, чтобы никто меня не видел, это труба телескопа, я сам держу ее в руке, перевернутую, тут я вижу себя на другом конце маленьким и далеким, кручу винт настройки, лицо становится ближе и отчетливее, но это не я, а кто-то другой, я все время кручу винт туда-сюда, и каждый раз лицо меняется. Потом я вижу Грету, но она тоже все время удаляется. Вдруг рядом со мной в трубе сидит Боргес, мы бросаем кости, речь о Грете и Бусси, он ставит свою булавку для галстука, это Сатурн, а я — свою голову, это Сириус. Вдруг труба выстреливает, я все время подозревал, что вообще-то это пушечный ствол и однажды он выстрелит, наверняка это Боргес засыпал порох, меня охватывает безымянная ярость, мы кружимся в космосе, он все время на несколько световых лет впереди меня, и Грета и Бусси, все мы широкие, круглые и блестящие, а в центре — Солнце, это я сам, полный тоски, я протягиваю руки к себе и никак не могу дотянуться. Наконец на другом конце появляется пес, он разевает пасть, я беру Сириус и целюсь им в собаку, а попадаю в Боргеса, он падает, и все мы летим туда, туда в пасть, Бусси, и Боргес, и Грета, Сириус, Сатурн и я, наступает полная темнота, и слезы катятся, как золотые капли из глаз зверя на круглую черную Землю…

Я просыпаюсь, оглядываюсь, рядом лежит Грета, синие звезды глаз неподвижно устремлены к потолку, лицо мокрое от слез, я совсем тихо целую ее в лоб, она обвивает меня руками, с такой страстью, что я чуть не гибну.

— Ханс, Ханси, — говорит она моему горячему уху, — теперь ты и в это не веришь, ты даже не веришь, что это наш ребенок, что же мне делать, в тебе будто какой-то недуг, почему ты меня так мучаешь, ты всегда был ревнив, но теперь, теперь ты и в ребенке сомневаешься… Всю ночь я боролась с собой, как же мне доказать тебе мою любовь, как мне быть, если ты мне не веришь, если… я уже больше не могу.

Она задыхается от рыданий.

— Да ведь все не так, ты не понимаешь меня, — отвечаю я вне себя, — я не могу тебе сказать.

— Что же это такое, что ты не можешь мне сказать, ты что-то скрываешь от меня, я знаю, но если ты любишь другую больше, чем меня, то просто скажи мне об этом, просто скажи, пускай это разобьет мне сердце, я готова сделать для тебя что угодно, я все переживу, я только хочу, чтобы ты был счастлив, ведь я так люблю тебя, так люблю.

О, какое мучение, я не выдержу этого, если бы я только мог говорить, если бы я не был мертв:

— Нет, никого, кроме тебя, я не люблю, тебе не надо ни о чем таком думать и ни в чем сомневаться, все хорошо, точно, все будет как прежде, только наберись терпения, потерпи еще немного!

Я выхожу из спальни, что же еще я могу сделать, ведь все бесполезно.

Вижу мать.

— Где Грета? — спрашивает она, искоса глядя на меня, ее тонкие морщинистые губы лежат одна на другой и бессильно дрожат.

— В постели, скоро выйдет, наверно. Ей немного нездоровится.

— Тогда садись-ка, посиди пока со своей старой матерью, если это тебе не скучно. И пододвинь мне стул, мы можем позавтракать вместе, одна я плохо вижу.

— Да… матушка.

Я переставляю ее стул и сам сажусь к столу, пододвигаю ей чашку и наливаю кофе, не знаю, о чем говорить, начинаю есть, она тоже берет булочку, разламывает ее сухими пальцами, очки криво наклоняются к чашке, одну за другой она роняет крошки в горький напиток, потом берет три куска сахару, какой же приторный вкус будет, думаю я, и какие неаппетитные пальцы, как обгрызены ногти, и наконец: это моя мать, надо с ней поговорить, но что же ей сказать?

— Хлеб такой жесткий, моими зубами его вовсе не откусишь, — бормочет она себе под нос, — пекарь нынче испортился, раньше был гораздо лучше, надо найти другого.

— Да, — подхватываю я, — так я и сделаю, эти булочки просто передержали в печи лишние полчаса, и недостаточно промяли, видишь, вот здесь такое место, дай-ка я разберусь, схожу сейчас, просто ученик напортачил.

— Да что ты в этом понимаешь? Говоришь так, будто всю жизнь только и делал, что булочки пек.

Она трясется от смеха, крошка, должно быть, попала ей в горло, она закашлялась, мерзкий сухой кашель, она вся посинела, скрючилась над тарелкой, я в испуге вскакиваю, мне не по себе, я покраснел до корней волос, вот такая булка, такая крошка может довести человека до смерти, какое мне дело до булок, откуда мне знать, как их пекут, я врач, это может быть важно при лечении болезней желудка, надо бы научиться готовить, всем врачам, разрабатывать новые блюда, пожалуй, можно расширить лабораторию, знания никогда не помешают, состав мучных изделий, как слизистая желудка реагирует на разные сорта муки…

Тем временем она успокоилась, снова сидит над чашкой кофе и что-то бормочет себе под нос, мне-то какое дело, у меня больше нет времени, мне нужно работать, исполнять свой долг, “за это я его и люблю” говорит Грета, работать, работать, что же еще!