Я?

— Я иду в клинику, если что-нибудь случится, пошлите за мной! Будьте благоразумны и не допускайте никакого волнения, категорически никакого волнения!

Ответа нет, он спускается по лестнице, проходит мимо меня, я стою в тени, он, похоже, не видит меня, мне кажется, я должен закричать, я не могу больше медлить, надо войти, там кто-то лежит на диване и ждет меня, с закрытыми глазами, а когда она проснется, я уже вернусь, буду стоять возле нее, и она совсем не заметит, что я уходил.

Я стою на пороге, вижу маленькую светлую комнатку, маленькую мансарду, свет бьет мне в глаза, я так долго стоял в темноте, что поначалу ничего больше не вижу, только слышу негромкий возглас и затем глухой стук, я прохожу широким шагом в тот угол, на полу лежит девушка и стонет, упала мимо стула, я опускаюсь на колени рядом с ней, она открывает глаза, дрожит всем телом, большие глаза в ужасе смотрят на меня.

— Теперь нет, — лепечет она, едва слышно, мучительно извиваясь, — теперь вы не можете ничего мне сделать, меня оправдали, решение вступило в силу, его нельзя отменить, возможно, вы ошиблись, это возможно, конечно, вы ошиблись, но теперь, теперь… мне понадобятся все силы, если там внутри… когда она поправится, тогда приходите, тогда мне все равно, тогда я буду ко всему готова, что захотите, я расскажу, что хотите, тогда мне будет и помереть не страшно, только не сейчас, не сейчас, я сама хочу во всем признаться, это так ужасно, я его так ненавидела, у меня руки сами ему в горло вцепились, сдавила так, что у него глаза выкатились, сильнее, сильнее, впилась зубами ему в глотку, все глубже и глубже, пальцы вонзались в кожу, кровь текла, он хрипел все сильнее, мышцы на шее напрягались, я не отпускала, пока он не затих, я не понимала, что делаю. Собака откуда-то взялась, не знаю, что за собака, все обнюхивала меня, еще внизу у входа, а потом вдруг здесь, в комнате, потом тихонько выбежала, может, это дьявол был, может… Вот вы все и узнали, я убийца, вы спасли меня, делайте со мной теперь что хотите, мне все равно, для меня в жизни больше нет смысла, но сейчас мне надо жить, сейчас я еще не готова, сейчас мне надо жить, надо жить…

— Эмхен, — говорю ей на ухо, не дыша, — Эмхен, что ты такое говоришь, я же не за этим пришел, ведь теперь все хорошо, я пришел, чтобы… там внутри мать, да?

Она встает, ее глаза неподвижны, она искоса боязливо смотрит на меня, лицо совсем белое, прижимает платок ко рту, голос дрожит:

— Вы ничего мне не сделаете, нет, вы добры ко мне, вы помогли мне, почему вы мне помогли, почему вы так добры ко мне?

— В той комнате мама, да?..

— Да, мама, она очень больна, я не знаю, только что доктор приходил, он говорит, какое-то латинское название сказал, он… вы хотите к ней, вы хотите… откуда же вы знаете…

— Она меня позвала.

— Мама? Когда? Через кого?

— Давно уже, давно, больше года назад, — отвечаю я и опять закрываю глаза.

Она делает шаг назад, на ее лице снова ужас, растерянность, тревога, видно, что она мне не верит:

— Не играйте с нами… Бог не может меня так наказать, если вам хоть что-то свято, вы же врач, вы были добры ко мне. Помогите же, спасите ее, почему вы были добры ко мне, а теперь хотите бросить меня?..

— Идем, — говорю я и вместо ответа хватаю ее холодную ладонь. На пороге я останавливаюсь, кладу руку ей на плечо, голос мой тоже дрожит от волнения, я с трудом выговариваю слова: — Эмхен, доверься мне, поверь, не спрашивай ничего, пусти меня туда одного, и если уже нельзя помочь, если она правда… умрет…

Я больше не могу говорить, голос меня подводит, я не жду ответа, уже не смотрю ей в лицо, я почти не осознаю, что она стоит рядом, шаг за шагом вхожу в комнату, закрываю за собой дверь, будто опускаю могильную плиту, теперь я посреди комнаты, маленькое окошко открыто, играет шарманка, на полу золотые солнечные пятнышки, они прямо на моем пути, я должен по ним пройти своими грубыми ногами, это все равно что осквернить святыню, я на святой земле, передо мной стоит кровать, там в углу кто-то дышит, дышит сипло и тяжело, борются легкие, мучается сердце, умирает человек…

Мама…

Да, теперь я у кровати, опускаюсь на колени, здесь мир кончается, мои руки на белом одеяле, беру ее за руки, ах, эти седые волосы и бледное лицо, руки, которые искали, волосы, выцветшие от ожидания, забот и нужды!

Я хватаю подушки и подкладываю их под свистящую грудь, приподнимаю несчастное, маленькое, стонущее тельце, чтобы ему было удобно и мягко, смачиваю высохший платок, чтобы охладить морщинистый лоб, я же врач, я знаком со страданием и смертью, я же знаю способы, средства облегчения и утешения.

Вот она открывает глаза, веки поднимаются, круглые одурманенные зрачки бегут к потолку, блуждают вокруг, мимо меня, сквозь меня, не видят меня, не видят…

Я наклоняюсь вплотную к ней, обеими руками судорожно хватаюсь за подушку, мое лицо рядом с ее ухом.