Я, бабушка, Илико и Илларион

– Хаши чтобы было с копытами! – предупредил официанта Артаваз.

– У коровы четыре копыта!

– Восемь! – поправил Артаваз. – Иди и возвращайся быстрее!

Спустя две минуты я и Артаваз старательно разводили в густом, жирном мясном отваре толченый чеснок.

Подвал постепенно наполнялся людьми. Со всех сторон раздавались крики:

– Один хаши, две водки!

– Еще два по сто!

– Официант! Что это – хаши или подошва?!

– Жалобную книгу сюда!

– Ты что, смеешься? Где мясо?!

Официанты равнодушно улыбались, разносили миски с дымящимся хаши, стучали костяшками счетов, улучив момент, быстро опрокидывали в рот недопитые стаканы и, понюхав замасленный рукав, блаженно щурили глаза.

– Ну, дай Бог! – сказал Артаваз, чокаясь со мной.

– Дай Бог! – сказал я.

Выпили.

– Можно? – спросил высокий, худой и бледный интеллигент, подойдя к нашему столу и опершись руками о спинку свободного стула.

– Нельзя! – отрезал Артаваз.

– Э!.. Почему же это?

– У меня – тиф, у него – чахотка! – сказал Артаваз, показав на меня.

Худой подозрительно взглянул на нас и отошел.

– Официант! – крикнул Артаваз.

Официант подошел.

– Унеси-ка этот стул и принеси еще два по сто!

Официант унес свободный стул и вернулся с бутылкой водки.

– Что останется – возьму обратно…

Артаваз налил.

– Выпьем, мой…

– Темо, – подсказал я.

– Выпьем, мой Темо, за наше знакомство!

– Выпьем, – согласился я.

Выпили. Артаваз налил еще.

– Это, дорогой Темо, за человека, который ночью ходит, ищет человека! За человека, который коротает ночь в ожидании человека! И еще – за человека, который ночью не спит – то ли ему не спится, то ли не хочет заснуть – и ждет не дождется рассвета… Выпьем за ночь, которая близится к концу!

Артаваз выпил, закусил куском мяса и уставился на меня. Я молча выпил. Артаваз снова налил, и я понял, что он не станет пить, пока я не выскажусь. Я поднял свой стакан.

– Ты, дядя Артаваз, ждешь рассвета. Я сейчас пьян. Сколько тебе лет, дядя Артаваз?

Артаваз молчал.

– Тебя спрашиваю! Сколько тебе лет?

– Двести!

– Вот видишь, двести лет… Мне – двадцать. Сегодня день моего рождения! Тебе двести лет, и ты ждешь рассвета, а я… Почему ты смотришь на меня? Меня пугает рассвет. Понимаешь? Боюсь его! Понимаешь? Нет, нет, не понимаешь! Я боюсь рассвета, боюсь возвращения домой! Ты знаешь, почему? Не знаешь?

– Почему, парень, почему? – тихо спросил Артаваз, и глаза его наполнились слезами.

– Потому что дома меня ждет женщина. Она сидит на кровати в длинной белой сорочке и ждет меня. Чужая, чужая, совсем чужая женщина! Ты понимаешь, что значит чужая? Эта женщина – моя мать! Я не видел ее двенадцать лет! Теперь она ждет, чтобы я сказал ей «мама». А я не могу. Стесняюсь! Нет, не стесняюсь – боюсь! Не боюсь – отвык! Понял? – Артаваз кивнул. – Вот так…

Я выпил. Артаваз долго смотрел на меня, потом поднял свой стакан.

– Выпьем, Темо, за мать, которая двенадцать лет не видела сына, двенадцать лет ждала его, наконец все же разыскала свою плоть и назвала ее сыном. Выпьем за мать, которая ночью не спит не потому, что не хочет заснуть, а потому, что ей не спится, потому, что она ждет наступления утра… Выпьем за ночь, которая близится к концу!..

Артаваз осушил стакан до дна. Я взялся за бутылку. Артаваз прикрыл рукой мой стакан.

– Хватит!

Я поставил бутылку.

– Официант! – позвал Артаваз.

Подошел официант.

– Счет!

– Девяносто рублей, – выпалил официант, не моргнув глазом.

Артаваз бросил на стол сторублевку и встал.

– Спасибо! – улыбнулся официант.

– На здоровье, – кивнул ему Артаваз и стал надевать шубу.

…Зал был пуст. Уборщицы убирали со столов… Я был сильно пьян и, чтобы не упасть, ухватился за Артаваза. Он осторожно вывел меня по лестнице и прислонил к дереву.

– Можешь идти?

– Да.

– Ну, так иди, только осторожно.

– Дядя Артаваз, а ты не пойдешь?

– Куда, парень?

– Ко мне.

– К тебе? Пойду, конечно. Только не сегодня, в другой раз.

– Сейчас!

– Сейчас я иду на кладбище.

– Зачем?

– Взглянуть на могилу матери…

– И я с тобой!

– Ты иди домой, я – на кладбище…

– Дядя Артаваз!

– Ну?

– Разреши поцеловать тебя!

Артаваз подошел ко мне, вытер ладонью губы и поцеловал меня в лоб. Я не успел ответить, Артаваз быстро повернулся и ушел. Он шагал тяжело, согнувшись и раскачиваясь, – видно, старик тоже опьянел.

Перейдя улицу, Артаваз оглянулся.

Я стоял, не двигаясь, и смотрел на него. Артаваз махнул рукой, повернулся и пошел вниз, по спуску…

Я побрел вперед, шатаясь, натыкаясь на стены и деревья. Водка делала свое. Стыдно! А ну, попробую идти ровно, совсем ровно. Хотя бы вон до того дерева. Так. Хорошо… Теперь до другого. Хорошо…

В этот ранний утренний час прохожих на улице было мало.

– Простите, который час? – остановил я одного.

– Семь! – ответил он быстро, даже не взглянув на часы.

Я не обиделся. Что ж, быть может, у него не было часов или просто обманул меня. Бывает. Я сам иногда поступаю так, чтобы поскорее отвязаться от пьяного.

– Простите, у вас не найдется закурить? – подошел я к другому прохожему.

Тот недовольно вздохнул и поспешно протянул мне пачку с папиросами. У него, конечно, есть и спички, но вряд ли даст прикурить. Чего доброго, еще отругает меня, а то и съездит по морде.