Я, бабушка, Илико и Илларион

– Пер-пе-туум мо-би-ле! – произнес я по слогам, полагая, что девочка не сможет повторить слово и отстанет.

Но свершилось чудо.

– Пермендумобиле? – спросил мальчик.

– Ого, как ты вырос! Хватит, вылезай из грязи! – переменил я тему беседы.

– Не вылезай! Высохнешь! – велела ему Ия.

Мальчик не сдвинулся с места.

– Дядя, ты сильный? – спросил он.

– Так, ничего себе.

– Ну-ка, согни руку!

Я согнул руку, напряг мускулы. Мальчик указательным пальцем пощупал бицепс и в знак одобрения икнул.

– Сильнее горы?

– Конечно!

– Сильнее медведя?

– Разумеется.

Дети облегченно вздохнули.

– А теперь хватит, ты уже большой! – сказал я Лаше, обнял его за плечи, приподнял и вытащил из земли.

Мальчик потопал ножками, стряхнул землю.

– До свидания! Дома, перед сном, поешь хлеба с маслом и утром встанешь большо-о-ой-большой!

Я поцеловал мальчика и опустил на землю.

– Уходишь, дядя? – спросил с сожалением Лаша.

– Ухожу. Ну-ка, покажи твои мускулы!

Мальчик согнул тоненькую ручку, напряг шею, затаил дыхание и уставился на меня. Я тронул пальцем его руку.

– Э, да ты, брат, оказывается, не шутишь! – удивился я.

Лаша расцвел в улыбке и взглянул на девочку.

– Завтра я буду еще сильнее: поем хлеба с маслом, – заверил он меня.

– Смотри, не подведи, пожалуйста! – попросил я мальчика и покинул сад…

По правой стороне Варазис-Хеви стоит дом. На четвертом этаже этого дома – моя комната. С востока и запада со мной граничат добрые соседи, с севера – гора мусора, сваленного для засыпки оврага, с юга – университет. Площадь комнаты – 26 квадратных метров, но в жилуправлении, с благородной целью снизить мне квартплату, площадь изменили на 20. Мебель комнаты – две кровати, один письменный стол, три стула и один шкаф. В шкафу – три с половиной тарелки, четыре стакана, столько же вилок и ложек. Что же касается вешалки – функции ее выполняю я сам: вся моя одежда на мне. Поэтому, уходя из дому, я вручаю ключи первому попавшемуся соседу или же оставляю дверь вовсе не запертой.

…С тяжелым сердцем поднимался я по лестнице. Дверь передней оказалась открытой. Я вошел в комнату и остолбенел. По телу пробежала дрожь, колени подкосились. Комната была полна соседей. Они окружали кровать, на которой сидела худая, белолицая, седая усталая женщина средних лет. Женщина, грустно улыбаясь, тихим голосом рассказывала что-то. Моего прихода соседи словно и не заметили. Женщина спокойно посмотрела на меня и продолжала свой рассказ. Соседи сочувственно покачивали головами. Женщина вдруг умолкла, уставилась на меня, потом взглянула на соседей. Соседи обернулись. В комнате наступила мертвая тишина. Я слышал биение собственного сердца и противный скрип стула. Больше ничего. Женщина не сводила с меня глаз. Потом она испуганно посмотрела на соседку Элико. Та утвердительно кивнула головой. Тогда женщина встала. Руки и губы ее дрожали. Она была удивительно похожа на ту, другую женщину, которая двенадцать лет тому назад здесь, в этой комнате, в четыре часа ночи разбудила меня, перекрестила и поцеловала в грудь. Потом ее увели двое мужчин, один из которых выглядел испуганным, а другой – с полным серебряных зубов ртом – улыбался.

Это была моя мать.

Сейчас нас разделяли каких-нибудь три шага. Она шла ко мне медленно, очень медленно, я уже слышал ее дыхание. Мне хотелось повернуться и убежать, но я не мог сделать этого. Я закрыл глаза и ждал, что будет дальше. Потом я почувствовал на своем плече ее голову и услышал шепот:

– Здравствуй, сын.

И еще, и еще много-много раз: «Здравствуй, сын…» Я понял, она ждала ответных слов: «Здравствуй, мама». Но я не смог произнести их.

– Здравствуйте! – сказал я и заплакал.

Я сижу на кухне и смотрю в окно – на выстроившиеся перед зданием университета чинары. Одна, две, три, четыре… Соседи, видно, уже спят. Элико больше не заходит и не уговаривает меня: «Иди в комнату, парень, не будь бессердечным, пожалей женщину…» Она тоже, наверно, легла… Ни о чем меня не спросила – где я учусь, на каком курсе, как живу… Семь. Семь чинар… Их, видно, сажали через год, иначе почему седьмая чинара выше всех остальных? Сейчас я войду в комнату, спрошу: «Ты спишь, мама?..» Что за вопрос! Спрошу: «Как ты себя чувствуешь, мама?» Или: «Не обижайтесь, сударыня…» Нет, говорить так не следует… Это, наверно, последний трамвай. Сейчас он пройдет и вернется лишь в четыре утра… Я знаю этого вагоновожатого, он разрешает мне подниматься с передней площадки, а потом смеется: «Дружок, хоть ты и депутат, а все же не забудь насчет билета…» Прошел… Дзинь, дзинь, дзинь… Часы на улице с моей стороны показывают час ночи, с другой стороны на них, наверное, уже светает… Сейчас я войду к ней и скажу… Что я скажу ей? Не знаю. А что скажет она?