Я, Данила

— Спасибо тебе большое, уморился до чертиков. Ну и занесло наше село, убей его бог, пять ден пути до столицы. Эх, что поделаешь, проклятая буржуазия разметала наши селения, чтоб мы были подальше друг от друга. Боялась, похоже, скученности трудящихся масс. Бог даст, и это встанет на повестку дня. Дымишь, сестренка? Молодчина, а я вот весь отравлен табачищем. Дошел до нас слух, сестренка, что здесь выдают машины для лесопилок, вот товарищи и отрядили меня, иди, говорят, Дане, и проси машины. Я ведь, сестренка, на лесопилке раньше работал, рабочая косточка, вот и приехал разведать, не перепадет ли что и нам в нашем медвежьем углу. Леса у нас, слава богу, хватает, деревянный Париж можем выстроить, сама воевала, знаешь, что такое лес…

— Да, конечно.

— Леса у нас столько, что тыщу лет будешь рубить — не вырубишь. Ежели б, к примеру, делались корабли из дерева, а корабельщиками были крестьяне, то бы всем подлодкам в мире нас не потопить. Вот сколько бы нас было! Мы бы в три приема выпили океаны. Но люди у нас — бедняк на бедняке…

— В самом деле, как живут народные массы? — спросила она, чуть наклонив голову, как любопытный воробушек. Я-то знаю, что для нее народные массы — пустой звук, и интерес к ним — всего лишь модная сентиментальность приемных больших начальников. Всерьез о жизни народа спрашивают не так. Однако, прикинувшись наивным простаком, который верит даже в такие чудеса, как забота чиновников о судьбе какого-то там народа, я поблагодарил ее за эту самую заботу и повел речь дальше:

— Спрашиваешь, значит, как люди живут? В нищете да в сирости, их не накормить и трестам ЮНРРА и всей мировой текстильной промышленности не одеть. Смертоубийство перед складами, когда чего дают. Вот ежели б ты меня пустила к товарищу начальнику и замолвила за меня словечко… Вижу, добрая у тебя душа, знаешь, что такое народно-освободительная борьба и все семь вражеских наступлений и как оно бывает, когда на сто километров вокруг индустрией и не пахнет…

— Знаю, знаю, посиди здесь, а я спрошу товарища начальника.

Она скрылась за обитой дверью, из-за которой не доходило ни звука. Я остался, дрожа от страха. Вот уж не думал, не гадал, что так быстро доберусь до последних дверей! План битвы-то не составил загодя. Полагал, осмотрюсь сперва на поле боя и уж там, на месте, решу, куда нанести главный удар. А так, похоже, сам себе дам коленом под зад. Боже милостивый, помоги мне остановиться хоть у Савы!

Надо было поразмыслить. Конструктивно и действенно. Но в котелке, как назло, было пусто, словно у начетчика, который только и умеет, что сыпать цитатами. Ни на грамм ума. Мало-помалу страх расшевелил мои окаменелые извилины. Бежать некуда. Впрочем, я не простил бы себе постыдной трусости. И то сказать — отправиться в столицу, дабы обмануть министерство и выклянчить кое-что для своего села, потратиться на дорогу, дойти до главного рубежа и вдруг — в кусты! Нет уж, дудки, не того я роду-племени!

Секретарша довольно долго пробыла в кабинете. А я тем временем состряпал кое-какой план, чтоб избежать неожиданностей. Хотя от них не застрахован даже союзный план, а уж мой и подавно!

Итак, ежели начальником окажется бывший подпольщик-молчун, значит, он белградец и ему не довелось шататься по Боснии. Наплету ему про наши беды и что было и чего не было. Распишу, как мы, сражаясь в горах, дрожали за судьбу нашей столицы и ее славных подпольщиков и как теперь эта наша столица прямо на глазах растет и хорошеет, превращается в настоящую социалистическую столицу! Пульну в него самыми громкими государственно-праздничными лозунгами во славу города, в котором живет и трудится… и славный товарищ начальник!

Найдите такого человека, который хоть чуточку не выпятит грудь, как услышит похвалы своему городу. Ведь он, естественно, считает себя живой его частью. И совладельцем его славы…

Ежели начальник помешан на теории, я заведу речь о расстановке классовых сил, о приводных ремнях революции, о трех источниках и трех составных частях… все, разумеется, в духе братства и единства наших республик, готовых прийти на помощь друг другу. Он, конечно, решит, дай-ка и я применю недавнюю теорию на практике, и — даст машины.

Ежели начальником окажется бывший партизанский командир, то сначала мне придется безошибочно определить, кто он — черногорец, личанин, македонец или серб, и уж потом помянуть братские отряды из его родного края, боровшиеся на нашей земле. И это будет святая правда — попробуй найди такой отряд, который бы не ел в Боснии овсяного хлеба и не оставил в ее горах павших бойцов.

А когда товарищ начальник размякнет от военных воспоминаний, как смазанная сметаной горячая лепешка, тогда я передам ему привет от имени нашего края и попрошу — машины.