Я дрался в Новороссии!

Я осторожно потянул его за рукав, но мужчина еще сильнее втиснулся в свой закуток. Понятно, ступороз. Вдалеке грохнуло, я вздрогнул, он - нет. Посидел рядом с ним на ступеньках минут десять, но, неугомонная Лена, залегшая на куче броников у несущей колонны, подняла базарный хай. Сначала ее позицию демаскировали строки Куприна, чернеющие на белом экране моего планшета, потом она озаботилась сохранностью моего тела. Я сидел четко напротив гостиничных дверей, а как вылетают стекла от близких взрывов я видел еще в Гори. И как стеклянные ятаганы на целую ладонь входят в обшивку дивана подобно стрелам Робингуда. Воспоминания ужаснули, я плюнул и пошел к себе в номер. Засыпал в блаженной истоме и просыпался обмирая от ужаса. В голову мою бил кузнечный молот и голова звенела, готовая лопнуть, как перекаленная рессора. Где-то во дворах,совсем рядом,по гаубичным позициям на Карачуне, била "Нона", посылая увесистые приветы украинской национальной интеллигенции от русской интеллигенции, причем, дореволюционной реинкарнированной закваски. Что невозможно в реальности, но вполне состоялось на практике. В так и не накрытом гаубицами Д30 штабе ополчения, отчаянно грустил Игорь Иванович, в уме подсчитывая расход дефицитных снарядов.

Прошла уже вечность от моего возвращения из Славянска, но я все равно, каждую ночь просыпаюсь в этом городе. В той самой комнате. Тяжелый полумрак, лупит кузнечный молот. Я пытаюсь понять, где я, но понимаю лишь одно - пока жив. Дышу и слышу.

*Александр Шульгин, химик, исследователь психоактивных веществ.

Сергей Прасолов

Воробей

Рассказ

Показываю удостоверение, оправдываюсь.

- В кабинете остались мои личные вещи, цветы нужно полить - жара же!

- Да я вас пропущу. Вот только пропуск выпишу.

Встрепанный очкарик, взъерошенный воробей в камуфляже на узких плечах старательно пишет мою фамилию на желтом квадратике "газетки" - внизу мелким шрифтом: "Отпечатано в типографии "Луганская правда". Типографии нет сто лет.

Мальчишка, форменный мальчишка, вчерашний школьник - а туда же, в войну. Надтреснутый басок в голосе. Присуровленный взгляд, в котором одновременно и забавная важность положения - вон какое дело мне доверили, и неисправимо детское: дядь, ну, как я выгляжу? а как тебе моя форма? а если еще возьму автомат - он же вот, под рукой?

В нескладной, не отточенной жизнью фигуре легко угадывается его прошлое, где не было будущего. Там, позади, мама - учительница-библиотекарь-фельдшер. Она завязла в шахтерском поселке, в замужестве за местным работягой, стандартно родив ему двоих - наследника и лапочку-дочку. Там дощатый, черный от времени, в полтора метра высотой забор вокруг родового гнезда, собранного по кирпичику предками в брежневские, а то и в хрущевские времена. Там гавкучка-собачка, кой-какая съестная живность на дворе, огородик в две сотки да виноград у крыльца - навесом, для тени. Там два низких окошка на улицу. Вот и весь горизонт бытия умирающего селения, в котором все - конец истории, вернее, ее тупик.

Что могло быть у парня? Школьный хорошист. Советские книжки о войне. Первая любовь. Картошка в огороде. Ну, шальнул где-то с пацанвой, ответил на уроке, пережил с замиранием сердца свиданье на лавочке. А дальше - как отец. В работяги. Если будет, где.

Война вырвала его из судьбы без лица, вплела в свои узлы. Во что же ты ввязался, дурачок? Кого-то поступали в университеты для дипломов, кому-то по знакомству мастерили карьеры. А ты болтался. Без дела. Без надежд. Без права быть таким, каким мог стать. Ты принес сюда, к мужикам, свое мальчишество. Они, потемневшие, щетинистые и ощетинившиеся, видят в тебе своих малых, брошенных в таких же поселках на произвол судьбы. Наверняка, жалеют, поощряют, для строгости поторапливая и подгоняя.

Они тоже разорвали прошлое в клочья. Как ни крути, уже никто из них не пойдет пахать до отупления, хлестать от тоски мутный самогон - лишь бы не думать о жизни, такой же мутной, как самогон. Они выбрали путь в одну сторону. А ты, непоседа, сдуру вляпался в переделку, в "Зарницу", где убивают по-настоящему. Зачем?

- Меня зовут Серега, - прервал мои мысли мальчишка. - А вы, видно, учитель.

- По чему же именно видно?

- Вы смотрите, как учитель, как будто понимаете больше, чем говорите. И так, вообще.

- И что, учитель - тот, кто понимает больше, чем говорит?

- У нас в школе такой был. Старый, ну, пожилой, как вы. Учитель по литературе. Так интересно рассказывал. А знал... Аж страшно! - выпалил залпом мой новый знакомец.

- А вы, Сергей, похожи на воробья.

- Так я и есть "Воробей". Это мой позывной.

"Воробей" глянул на меня с гордостью человека, который впорхнул в пекло, и его там не просто взяли старшим куда пошлют, но и выделили, уравняв со всеми.

- Воробей, ты давай живей пропускай товарища! - мягко прикрикнул старшой. - Трепаться будешь лежа на матраце. И нам расскажешь.

- Вы проходите, проходите, люди ждут! А как вас зовут?

Я только махнул рукой и пошел к своим цветуёчкам.