Я дрался в Новороссии!

-- Жорж тогда работал в паспортном столе. Он мне лишний год приписал. Так и попала на фронт.

Жорж -- старший брат. Именно благодаря ему пятнадцатилетняя Анастасия за миг повзрослела сразу на год. Повзрослела и отправилась на войну, но не убивать, а спасать жизни.

-- На санитарном поезде весь Союз объездили.

-- Даже представить сложно...

-- Да... Где только ни были.

-- И немцев раненых подбирали?

-- Подбирали. Конечно, подбирали. Всех подбирали.

Я невольно ёжусь. Для меня все немцы -- фашисты. Краснодонцам это слово хорошо известно не только из учебников и фильмов.

-- И не страшно вам с ними в одном поезде было?

Бабушка задумчиво улыбается:

-- Первое время я к ним не ходила -- их в отдельном от наших раненых вагоне перевозили. Но раненые -- они везде раненые. Лежат, беспомощные. И я со временем перестала их бояться.

Я тогда ещё не понимала, почему наши лечили врагов, ведь они враги! Я тогда ещё не понимала, что война -- это куда больше и сложнее, чем битва своих против чужих.

-- И как ты вообще там находилась?.. Я бы не смогла. Ну, знаешь, кровь и всё такое.

Я снова вижу её улыбку. Оладьи прыгают их сковородки на тарелку, масло шипит, а на меня в мгновение ока надвигаются картины войны. Сквозь дожди и метели по бесконечным стальным колеям бесстрашно мчится санитарный поезд-крестоносец от одного поля сражения к другому через городские ж/д узлы, где безостановочно сгружает и принимает всё новых и новых жертв той страшной, бесконечной бойни...

-- Я самой младшей была, меня все опекали.

-- Но за больными-то ходить всё равно приходилось.

-- Конечно. Ой, помню, было дело: грузят солдата и меня зовут помочь. Подбегаю, смотрю: а у него лопатка на честном слове держится, так что сквозь рану лёгкое видно. Ой! -- бабушка качает замотанной в цветастый платок головой, но улыбка не покидает её губ, а морщинки у глаз становятся ещё глубже. -- Как стояла там, так и упала. Долго привыкать пришлось. У меня от этого на нервной почве сыпь пошла по телу. Так меня и в простыни мокрые заворачивали и что только не делали. Но ничего-ничего, время прошло, привыкла...

В воспоминания врезается неясный отдалённый гул. Вырванная из странной полудрёмы я поднимаю голову и прислушиваюсь -- как будто тихо. Дождь продолжает шелестеть по листве мерно и успокаивающе. Гул повторяется, и я понимаю, что это всего лишь отголоски грома. Слава богу, ложная тревога. И я снова кладу голову на колени, я не закончила беседу.

Оладья высятся на тарелке аппетитной золотисто-коричневой горкой, но я сдерживаюсь, решив дождаться чая. Я хочу услышать что-нибудь новое. Что-нибудь такое, о чём бабушка ещё не рассказывала.

-- А кормили вас как?