Я - истребитель

— Курс семнадцать, — скомандовал Никифоров.

Повернув, куда он приказал, я внезапно для всех заорал:

— А-а-а! Есть! Чувствую машину!!! Чтоб ее… в… и…

— Командир, в чем дело?! — попытался докричаться через мой мат штурман.

— Я машину почувствовал!

— Все нормально? — осторожно спросил Никифоров.

— Норма! Все! Самолет мой! — И в подтверждение сделал бочку с выходом из пике.

— Командир, больше так не делай. Или лучше предупреждай, мы и так поняли, что у тебя все в порядке, — отчитал меня политрук под одобрительное молчание Степанова.

— Подходим к месту прорыва. Начинаем работу, — внезапно доложил штурман.

— Работаем, — ответил я.

Во время поворотов я внимательно осматривал землю, изредка отвлекаясь от наблюдения за небом. Особист постоянно бубнил, передавая данные о местоположении немецких и наших войск, количестве и вооружении. Честно говоря, что он там видел на изрядно задымленной земле, не понятно, но он не умолкал ни на минуту, при этом указывая, где и куда мне повернуть.

В километре от нас двенадцать «хейнкелей» бомбили наши войска, неподалеку висела «рама», от чего я крепко сжимал штурвал — так хотелось атаковать их.

— Командир, под нами мост и скопление войск. Штаб приказал разбомбить его, — сказал Никифоров, на миг прервав передачу данных.

— Ху…м, что ли?

Оба члена экипажа засмеялись.

— Нет. Думаю, вторым вылетом. Взять полную нагрузку и… Справимся?

— Не знаю, я истребитель. Не бомбил никогда. Попробуем.

Мы висели над войсками Вермахта еще минут тридцать, после чего ушли от места прорыва на юг, согласуясь со штабом фронта.

— Товарищ политрук, горючка на исходе, — сказал я особисту.

— Сейчас… Возвращаемся, нам дали разрешение.

Самое сложное — это посадка. К счастью, наблюдение за воздухом взяли на себя члены экипажа, так что отвлекаться мне не пришлось.

— Есть касание, — пробормотал я и стал притормаживать самолет, полностью убавив газ. Когда мы подкатили к месту стоянки, где нас уже ждали топливозаправщик, машина с бомбами и механики, я дал газу, лихо развернулся и заглушил моторы. От штаба к нам пылила полуторка с командованием.

Я последним вылез из машины и встал под ветерком, который остужал мое разгоряченное тело. Гимнастерка, вся в пятнах пота, стала слегка холодить тело. Сильно зачесалась спина, там, где рана. Потянувшись, я под гудение нагнетателя бензовоза и шум бензиновой струи, льющейся в бак, сказал присевшему рядом на снятый парашют Степанову:

— Хорошо-то как!.. Слушай, а нас кормить будут? А то есть охота.

— Не знаю, товарищ старший сержант.

— Будут, товарищ старший сержант, столовую предупредили… да вон уже несут! — поторопился обрадовать один из ползающих по самолету механиков.

И действительно, от столовой к нам быстрым шагом, даже можно сказать трусцой, спешили две официантки с термосом и корзиной.

Особист вместе с фотоаппаратом убежал в штаб, оставив у машины капитана Смолина. Переговорив для начала с механиками, тот направился к нам.

— Так, товарищ старший сержант. Теперь составляем рапорт о вылете. — На свет появился лист бумаги.

Вздохнув, я встал и, используя крыло как стол, согласуясь с капитаном, быстро накидал черновик.

— Нормально. Теперь набело.

Покончив с рапортом, отдал его капитану. Тот прочел, посмотрел на меня озадаченно, что-то добавил и поставил свою подпись.

«По-русски же писал, что это он так на меня посмотрел?» — подумал я, глядя, как начштаба неторопливо шагает через поле.

— Кушайте, товарищи летчики, — раздался позади девичий мелодичный голосок.

— Что у нас сегодня, Любаш? — спросил я у знакомой официантки.

— Вареники.

— Вишневые?

— Нет, товарищ летчик. С творогом.

Вернувшийся без фотоаппарата особист присоединился к нам. Быстро пообедав, мы снова заняли свои места и, получив разрешение, пошли на взлет.

— Ну ни хрена себе!!!

— Что? — спросил особист.

— Да как ей управлять теперь?! Мы сколько взяли?

— Так механик же говорил…

— Да, говорил, что полную, а сколько это?

— По две двестипятидесятых на внешних держателях и шесть соток во внутреннем бомболюке.

— Тысяча шестьсот?!

— Да.

— Я-то думаю, что это мы так долго оторваться не могли!

— Все нормально?

— Да в принципе норма. Но все равно маленько не по себе.

— Курс шестнадцать, — выдал штурман, когда мы поднялись на три тысячи метров.

При подлете к мосту мы внимательно обшарили глазами небо.

Чисто, только «рама» вдали.

— Сперва бомбим, потом пикируем. Веди, — принял я решение.

— Я Сокол-семнадцать, вышли на цель… — забубнил в рацию Никифоров.

— На боевом!

«Блин, и свернуть нельзя!!!» — подумал я, когда буквально в десяти метрах под нами вспух очередной разрыв снаряда. Немецкие зенитчики не спали.

— Сброс!!! — заорал Никифоров, и почти сразу «пешка» скакнула вверх, освободившись от груза.

— Ну что там? — спросил я нетерпеливо, уходя противозенитным маневром.

— Падают… падают… Пока еще пада… Есть!!!

— Ну???

— Да не видно ни зги! Пыль одна… Сейчас… Черт! Мост цел! В скопление войск попали рядом с берегом, горит там что-то.

— «Мессеры» заходят с солнца! — вдруг закричал Степанов.