Я из огненной деревни

Тогда успокоилось, тишина наступила. Ну, лежал я часов до двенадцати ночи. Тут начали лазить по трупам свиньи. На голове у меня лежали люди, а ноги были свободные… На голове у меня лежали, и я не узнавал, кого приводили, слышно только было, как ойкали дети, а так не узнавал. Начали лазить свиньи, кровь собирать, прошли по моим ногам, я уже почувствовал, что немцев нема, начал вылазить.

Вылез из этих трупов, поднял голову, и тут ещё Бардун был также… Тоже встал. Он нашёл ещё девочку под матерью. Её немного ранили, она живёт, эта девочка. Так, годов, може, десять ей было. В трупах лежала. Ещё один дядька был, в доме прятался, подошёл, поглядел, что мы шевелимся. И повылезали, и пошли в лес. Ну, конечно, снежок пошёл, я тогда встал, у убитой женщины взял платок тёплый, голову замотал, раны свои, и пошли в лес.

Пошли в лес, снег целый день шёл. Проходили до вечера, а вечером пришли сюда, поглядеть, что тут есть.

Ну, конечно, пришли в деревню… Я уже ничего… Всё у меня распухло, ничего не слышал, так брёл, кровь шла, ни кушать ничего, только попить.

Пришёл домой, трупы разобрал, понаходил своих детей.

Четверо убитых, одна девочка и три мальчика.

И жена…»

В Гародках, что в Дятловском районе Гродненской области, – там уже иначе делали. Приехали, оцепили деревню, обставили пулемётами: никуда не удерёшь. И тогда начали ходить по хатам и приказывать, чтобы люди шли на проверку паспортов. И надо только, вспоминает Иван Викентьевич Гародка, взять из дому семейный список. В западнобелорусских деревнях, что ближе к «рейху», был введён такой контроль: на каждой хате – семейный список. Чтобы никого чужого! Всех по именам назвать. Вынесли стол, скамьи поставили: совсем «мирная» бюрократическая акция.

«…Сами стали с автоматами, – рассказывает Иван Гародка. – И немец спрашивает у солтыса[96] по-польски:

– Будут квартиры нам?

Солтыс говорит:

– Будут.

И они тогда, в тот момент давай стрелять. Пока он не сказал про эти квартиры – они не стреляли. Это знак у них был такой, команда. А солтыс, он не знал. И его тоже убили. И братьев его убили, и жёнку, и детей, всех…

Как они давай стрелять, так я давай бежать.

Мы втроём тогда спаслись…

А потом деревню нашу сожгли. В Гародках убили тогда триста шестьдесят душ. А в нашей семье батьку убили (мать раньше померла), три сестры убили, и братишка был ещё малый…»

А в Хотенове Смолевичского района Минской области ещё по-другому: пришли, разбрелись по улице, но так, что у каждой хаты оказалось по три карателя. В деревню людей пускали, пока не набралось «достаточно», «сколько надо». Тогда – две ракеты, и каждая тройка вошла в «свою» хату и убила «свою» семью.

«…На каждом дворе поставили по три человека – чтобы в этот же момент перебить людей. У каждой хаты. Столько их тогда наехало! Скотину они уже забрали, погнали. Это уже другие, а они дали две ракеты, в том конце и в том. А потом в хату входят и убивают детей и всех, какие там старухи… У меня вот убили мать, убили жену, убили трое детей. Сын был с тридцать шестого, дочка с тридцать восьмого и с сорокового один, маленький был. В углу это… Патроны там, и всё… Всё там лежало. Я пришёл потом и только трупы своих закопал. Пожгли. Только которые не сгоревши. Жена, мать ещё… А детей – одни кости пособирали.

Сто восемьдесят человек убили…»

(Иван Васильевич Лихтарович, житель деревни Хотеново.)

В Засовье на Логойщине каратели переночевали, устроили даже вечеринку под губные гармоники, а раненько пошли по хатам: матери, женщины управлялись около печи – их первыми стреляли, а затем заходили туда, где спали дети…

Вот как рассказывает об этом Сабина Петровна Шуплецова.

«…Пришли немцы в нашу деревню, и тут они переночевали, а раненько – ещё некоторые люди и спали – начали убивать. А вечером они никому ничего не говорили. Убивали в хатах, и тех людей, у кого ночевали, тоже поубивали – пошло заодно. Я была у соседей. И говорили, что в Германию будут брать, а если кто из молодёжи убежит, то убьют стариков. Не хотелось, чтобы пострадали наши старики. Ну, вот я к одной девушке пошла: если уже в Германию придётся ехать, дак чтоб уже вдвоём. Только мы немного побыли у них, идут немцы уже убивать. Идут втроём к ним в хату, а один немец стоял на улице. Я шла, а он спросил только у меня, где мой дом. А я говорю: «Вон».

Вопрос: – А на каком языке он спрашивал?

– Ну, говорил-то он по-нашему, но видно было, немец, речь его не такая.

Я пошла домой… Глядим – горит село. Давай же будем уже утекать. И вот мы бежим улицей. А там немец увидел, что мы бежим – за хатой он прятался – пулемёт вкопанный был. Мы этого немца увидели и другой дорогой побежали. Добежали до пуни. Там речечка.

Тогда два хлопца говорят моей уже матери:

– Тёточка, давайте будем топиться.

Там речечка маленькая была. А моя мама говорит:

– Детки, будем проситься, а може, как отпросимся.

Немец выстрелил по нам и вернулся. А потом уже из пулемёта как стали стрелять по нам. Меня ранили, было. Ну, и мы полетели в болото…

Хлопцы ещё были малые.