От переизбытка кокаина у нас с ним случались припадки; я был малодушным хорьком, бегавшим от проблем, он не выносил своей неприспособленности к реальности, отторгавшей таких парней из опасения, что своим здоровым нигилизмом он заразит «правильных», то есть квелых, людей.
…Комната снималась с места и трогалась вкруговую; этот аттракцион мне быстро надоел, ему казался забавным, оживотворял его.
А нуждался он в животворной силе любви. Ему нужен был архитектор компромиссов, координатор его сношений с внешним миром в юбке.
Ксения Собчак…
Что бы вам там ни казалось априорно плохим в отношении КС, да я и сам иной раз хочу ее… но любовь такой мадамы заслужить надо. КС если не любила, то была влюблена в Леню, а он не был влюблен, но любил. Но любить его, дружить с ним – это иметь дело с пороховой бочкой, с бикфордовым шнуром.
У Ксюши два таланта: распознавать людей за версту и избегать крупных неприятностей. У Лени лучше всего получалось влюблять в себя людей и этих же людей посылать. Леня хотел быть во всех новостях, а когда парень не просто хочет этого, а отчаянно хочет – каково девушке? Тем более когда речь идет не о бесполой мымре, а о такой, которая хочет на Олимпиаде только «золота».
Она взмывала, он падал, ничего у них не получилось.
Он был моим товарищем, у меня есть право сказать: у него было огромное, но несоразмерное масштабу дарования честолюбие, честолюбие возвышалось над дарованием, а он требовал признать как минимум их равенства, все квело кивали, чтобы отстал, только транквилизаторы энд алкоголь радостно соглашались, оставаясь с ним до рассвета.
Мало кто жил и живет с такой неконтролируемой чрезмерностью, какая отличала Леню Нерушенко.
Когда нагрянул Айзеншпис, я уже знал, что случилось. Истошно нагорлопанившись, ЛН «принял», оседлал «коня» и въехал то ли в домину, то ли в строительный тарантас.
На похоронах человек один сказал: такие долго не живут (и чуть завистливо не облизнулся). «Зато ярко», – ответила ему тихо девушка-незнакомка, утирая слезы.
…Мурат Насыров тоже жил в мучительных обстоятельствах неизлечимой хвори. Только его болезнь называлась «самоедство».
Самоедство и привело к самоубийству. Он хотел жить звонко, но у самоедству предающихся (или обреченных на него) существо таковское, что звонко не получается, ни на секунду не прерывающийся процесс самоиспепеления времени не оставляет.
Я вполне осознаю, как уязвимо в глазах близких МН людей столь пафосное – и болезнетворное – резюме.
Говорят, что в пятом (!) часу утра (!!) МН встал на подоконник (!!!), одетый в лучший концертный костюм (!!!!) и вооруженный камерой (!!!!!)… случайно выпал.
Нет, не выпал. Шагнул.
В самой поре, в самом соку, в самом расцвете.
Под воздействием бродящих в организме субстанций, расширяющих сознание.
Он был поэтом, он писал – и читал близким – стихи классической чеканки, и я пишу об этом, потому что убежден, что стихи сочиняют те, кому кажется, что их не любят, как правило.
Большинство своих песен он полагал двухконечными, был в ярости от бессмысленной толкотни у пьедестала почета. А в последние год-два за слово про «Мальчик хочет в Тамбов» мог придать вашей роже деформированное выражение. Как многие лирики, он был совершенно нетерпим к алгебре, и формула про гармонию и арифметику была не про него.
Разладом с самим с собой объясняется курение бесконечное. Курил, курил, курил. Не сигареты.
Но это именно он сочинил гениальную пьесу для работающих головой и руками потом, сначала сердцем: «Я – это ты, ты – это я».
Мы летели в Киев за копеечкой, в самолете он сказал, явно утомленный мотаниями, что ему кажется, будто он снимается в реалити-шоу, смысл которого – как скоро процесс саморазрушения достигнет кульминации. «Я выиграю», – усмехнулся он и допил вино.
Там же, слово за слово, он признался, что его любимая песня последних лет – «Я люблю тебя, это здорово!» Коли Носкова. Написать такую важную песню, как «Ты – это я» и любить такую качественную инструкцию по выживанию, как та, которую озвучил Носков, – вот в этом весь Муратик.