Я люблю тебя, небо

Мы встретились с ним в Тушино в очень трудные и печальные дни.

Вадим Овсянкин, Алексей Пименов и я готовились к международным соревнованиям в Польше. Пламенел золотыми красками московский сентябрь, вот уже две недели в голубом, по-осеннему поблекшем небе не появлялось ни одного облака. Отшумели насыщенные ревом моторов и постоянными волнениями внутрисоюзные соревнования. Разъехались в разные концы страны наши товарищи и соперники. Над притихшим, усталым и пустынным аэродромом кувыркался одинокий самолет, пилотируемый по очереди кем-нибудь из нашей оставшейся троицы. С высоты полутора тысяч метров хорошо видна вся Москва: вот — Химки, чуть дальше и правее начали строить Останкинскую башню. Если повернуть голову вправо, то за извилистой лентой Москвы-реки виден огромный силуэт университета... Мы не могли смотреть только туда, на юго-восточную границу аэродрома, на черное выгоревшее пятно — там три дня назад остановилось сердце нашего старшего друга Розалии Михайловны Шихиной. До сих пор в памяти ее веселый, энергичный голос:

— Володя, что у тебя с рукой? Потянул мышцы? Глупый, разве можно так жадничать на полетах? Давай-ка я тебе сделаю массаж.

И это за пятнадцать минут до своей трагической смерти. На наших глазах. До сих пор моя рука хранит прикосновение ее сильных пальцев.

Вчера хоронили Розалию Михайловну на Новодевичьем. Сегодня летаем. Нам предлагали отдохнуть денек-другой. Отдохнуть?! Какое неуместное слово! Это значит — ничего не делать. Мы не могли ничего не делать, автоматически выполняли распорядок дня — после полетов шли в столовую, официантка по инерции продолжала накрывать на четверых. А нас трое. Мы бессознательно ковыряли вилками в тарелках, украдкой кусали губы и фальшиво спокойными голосами пытались говорить умные вещи. На четвертый, пустой, стул старались не смотреть. Не было аппетита — была бессонница. Не было настроения. Но мы твердо знали, что через несколько дней надо лететь в Польшу — предстоял трудный перелет на маленьких спортивных самолетах. Надо было работать, готовиться.

Тогда-то в нашу жизнь и ворвался Валерка. Именно ворвался — стремительно и темпераментно. Такой же торопыга, каким и был, только движения стали точнее и увереннее. По-прежнему озорны и требовательны черные глаза. Но что-то в них появилось новое для меня, трудно передаваемое. Пожалуй, это «что-то» лучше всего назвать мудростью, глубоким, без единого сказанного слова, пониманием собеседника. Такому человеку не соврешь, не выдашь ни одной фальшивой ноты.

Знакомлю его с Вадимом и Алексеем. Валерка с такой силой пожимает им руки, что Вадим не выдерживает, морщится:

— Слушай, дружище, ну и лапка у тебя, однако...

Валерка, конфузясь, рассматривает свои большие руки, словно видит их впервые. Заскорузлые, покрытые мозолями и ссадинами, с въевшейся на долгие годы металлической пылью руки рабочего.

— Понимаешь, все приходится делать самому, елки-палки... Ну, вот и... так сказать, конечный результат...

Сидим в номере нашей гостиницы. Большое старинное зеркало в деревянной резной раме. Шкаф для одежды. В нем — комбинезоны, кожаные летные куртки, шлемофоны... На полу — старая ковровая дорожка. Через окно на нее падают лучи вечернего солнца: в лучах плавают золотистые пылинки...

— Валера, расскажи, как там Томск? Что тебя привело в Москву?

Шамов вынимает из портфеля кипу бумаг «для наглядности» и начинает свое повествование.

После ликвидации Томского аэроклуба в 1962 году Шамов выдвинул идею строительства аэродрома и создания клуба на общественных началах. Спортсмены-авиаторы горячо поддержали его. Но по сути дела мало кто верил в эту затею инженера с завода манометров. Пламенные выступления в горкоме партии и областном комитете ДОСААФ, в которых он с четкой логикой и аргументацией развивал план строительства аэродрома, сделали свое дело. Шамова поддержали. По командировке Томского обкома комсомола он приехал в Москву. Здесь выслушали его предложение строить аэродром своими силами на новом месте, близ деревни Головинка, немало подивились такому энтузиазму, но в принципе строительство разрешили. Шамов стал во главе стройки, которая вскоре решением областной конференции ВЛКСМ была объявлена комсомольской. Рабочие, инженеры, студенты, жертвуя отпусками и любой свободной минутой, вносили свою лепту в стройку. С каждым днем прибывал народ. Восстанавливали списанные бульдозеры, автомашины, становились мастерами на все руки: шоферами, трактористами, лесорубами, землекопами... Корчевали лес, выравнивали летное поле. Одних только колышков для нивелировки поверхности и топогеодезической съемки пришлось вбить 64 тысячи штук. Требовались деньги — шли на заработки, по копейке создавали свой денежный фонд. Покупали инвентарь, строительный материал, семена специальных сортов трав для посадки на рабочей площадке аэродрома. Тогда-то еще раз и проявились незаурядные организаторские способности Шамова, умение точно ориентироваться в обстановке, глубокие и разносторонние знания.