Я много жил…

Джек Лондон не получает писем из дому и не знает, доходят ли по назначению его корреспонденции. Ему не разрешают отъезжать более мили от места указанного ночлега. Препятствия, создаваемые японцами, становятся невыносимыми для писателя, и он просит редактора газеты либо перебросить его на русскую сторону, либо отозвать, так как не считает целесообразным оставаться. Японские власти явно с особым недоброжелательством относятся к упрямому корреспонденту, к тому же социалисту, и вскоре Лондон вынужден возвратиться в Америку. Когда он отплывал обратно из Иокогамы, его друзья журналисты все еще ожидали разрешения для поездки на фронт.

Препятствий и ограничения, с которыми столкнулся Джек Лондон, не могли не сказаться на его репортажах. Японская цензура обязывала писателя быть сдержанным в своих симпатиях к русским и, с другой стороны, быть весьма умеренным в критике японской армии и не скупиться на комплименты в их адрес. II все же в его репортажах мы находим и симпатии к русским, и осуждение японского вероломства, а в оценке, даваемой Лондоном японской армии, звучат настороженность и беспокойство. Он предостерегает об опасности, которую представляет собою милитаристская машина Японии. Может быть, именно за зоркий глаз и смелость оценок и был «выслан» писатель-социалист Джек Лондон подальше от фронта: из Маньчжурии, Кореи и Японии.

В репортажах писатель рассказывает о первом столкновении казаков с японскими силами, о храбрости русских солдат, которые дерутся до последнего патрона, но вынуждены отступать под давлением значительно превосходящих сил неприятеля. Лондон показывает ошибки русских офицеров, которые то разбивают лагерь и ставят орудия на открытых и легко уязвимых позициях, то попадаются на довольно примитивную уловку японского командования.

Из репортажей Лондона мы узнаем, как враждебно отнеслось корейское население к оккупантам японцам, да и не только к японцам, но и тем европейцам и американцам, которые шли с ними.

У Джека Лондона уже растут две крошки дочери, но семейная жизнь не ладится. Бесс, прекрасная мать для детей, не смогла стать Джеку другом, товарищем, который разделил бы его интерес к литературе, понял его постоянные искания, порывы его мятежного духа. Он уходит от семьи, мучительно переживая свер шившееся.

Он все чаще выезжает в Лунную долину, подальше от города, в деревню Глен Эллен; здесь он создает свои произведения. Влюбившись на всю жизнь в пышный, не тронутый цивилизацией край, Лондон после вторичной женитьбы (в 1905 году на Чармейн Киттредж) покупает поблизости ранчо, ставшее постоянным его домом.

Но Лондон не любил подолгу сидеть на одном месте и частенько уезжал отсюда вместе с Чармейн то в кругосветное путешествие на яхте «Снарк», то по рекам и заливу на суденышке «Ромер», то в прилегающие штаты на четверке лошадей, то на корабле «Дириго» вокруг Южной Америки, то для отдыха на Гавайи.

Джека Лондона, как и в детстве, все время куда-то тянуло ему хотелось больше видеть и знать, ему хотелось все испытать самому: самому добиться успеха в боксе, в нырянии с вышки, самому спроектировать яхту, а затем управлять ею, ведя через Тихий, Индийский, Атлантический океаны — вокруг света, почти без команды, только с женой да двумя-тремя помощниками. «Больше всего, — писал он, — я хочу разных личных достижений, — не для того, понятно, чтобы кто-то мне аплодировал, а просто для себя, для собственного удовольствия. Это все то же старое: «Это я сделал! Я! Собственными руками я сделал это!»

Но мои подвиги должны быть непременно материального, даже физического, свойства. Для меня гораздо интереснее побить рекорд в плавании или удержаться в седле, когда лошадь хочет меня сбросить, чем написать прекрасную повесть».

«Чем больше препятствия, тем больше удовольствие от их преодоления, — объясняет Лондон причины, побудившие его предпринять рискованное путешествие вокруг света. — Возьмите, например, человека, который прыгает с трамплина в воду: он делает в воздухе полуоборот всем телом и попадает в воду всегда головой вперед. Как только он оттолкнется от трамплина, он попадает в непривычную суровую среду, и столь же суровой будет расплата, если он не справится с задачей и упадет в воду плашмя. Разумеется, ничто, собственно, не заставляет его подвергать себя риску такой расплаты. Он может спокойно остаться на берегу в безмятежном и сладостном окружении летнего воздуха, солнечного света и устойчивой неподвижности. Но что поделаешь, человек создан иначе! В короткие мгновения полета он живет так, как никогда не жил бы, оставаясь на месте.

Я, во всяком случае, предпочитаю быть на месте этого прыгающего, чем на месте субъектов, которые сидят на берегу и наблюдают за ним. Вот почему я строю «Снарк»[47].

В этих высказываниях весь Джек Лондон.

В апреле 1907 года оклендская прогрессивная газета «Голос социалиста» шлет дружеское напутствие отплывающему Джеку Лондону: