Я не свидетель

– Трубку снял муж. Он сказал: "Да, это я… Не узнал… Живу? Как все сейчас… Благодарю, я передам ей привет… Конечно, почему бы и нет… Ах, вот как! Понимаю, понимаю… Это я улажу… Годится, я теперь человек свободный…" Потом звонивший заговорил, видимо о лошадях, потому что муж ответил: "Понятия не имею, наверное забрали для своей Красной Армии. Я теперь на завод не хожу. "Пепел"? Конечно помню. Это была великолепная скачка. Кажется, четвертая… Вы тогда сорвали куш, что и говорить!.. Ах, что вспоминать!.." На мой вопрос, кто звонил, муж уклончиво ответил: "Один старый знакомый". Я спросила, знаю ли я его, муж ответил: "Нет". Меня это удивило, поскольку звонивший передавал мне привет. Но я почувствовала, что муж уклоняется и не стала настаивать. Вот, собственно, и все.

– Елена Леопольдовна, хотя бы предположительно вы не могли бы назвать, кто мог быть звонившим?

– Нет. Но наверное кто-то из знакомых мужа, кто посещал ипподром. А таких было много.

– Кто был управляющим ипподромом?

– Господин Левжинский, Адам Юрьевич.

– Вы давно его видели? Он жив?

– Не знаю. Последний раз я видела его в прошлом году.

– А вы не знаете его адрес?

– Прежде он жил в доме Болотовича. А сейчас, право, не знаю.

Я помнил доходный дом купца Болотовича. Квартиры в нем снимали люди приличного достатка…

Когда мы уже уходили, вдова Мадера обратилась ко мне:

– Если вы разыщите господина Левжинского, будьте добры, известите его… И скажите, что похороны завтра…

Попрощавшись, мы вышли.

– Что дальше, Викентий Сергеевич? – спросил Титаренко. – Каковы ваши впечатления?

– О впечатлениях говорить рано. Завтра, до визита к ограбленной вдове Йоргоса, я хотел бы знать, обитает ли еще на своей квартире управляющий ипподромом Левжинский. Если его выселили, то куда. И вообще, жив ли он. Есть у вас люди, которые в состоянии это сделать? Не мне же этим заниматься, любезный.

– Это будет сделано, – коротко, без тени обиды сказал Титаренко. Куда сейчас? Домой?

– Да… Вот что еще: в городе теперь не так уж много извозчиков. Пусть ваши люди попробуют выяснить, не возили ли они кого-нибудь по адресам, где живут погибшие именно в те дни и часы, когда были совершены убийства. Извозчики народ сговорчивый, они охотно помогали полиции. Вряд ли убийца передвигался пешком. Ему нужно было появиться на короткое время, сделать свое дело и тут же исчезнуть. Тем более, что все три жертвы живут в отдалении и в разных концах города.

– Я понял, – сказал Титаренко. – Постараемся выяснить…

На следующий день около пяти вечера заявился Титаренко.

– Ну что? – спросил я.

– Левжинский Адам Юрьевич проживает там же, в доходном доме Болотовича. Правда, его несколько потеснили: большую часть квартиры отдали многодетной работнице с фармацевтической фабрики и старухе с тремя внучатами. У нее сын погиб на фронте в Галиции. Невестку изнасиловали и убили. Она поехала в деревню менять последнюю одежонку на картошку, – он взглянул на меня каким-то давящим испытывающим взглядом.

Я уклонился от дальнейшего разговора на эту тему.

– С извозчиками безрезультатно, – сказал Титаренко.

– В каком смысле?

– Опросили всех, кого только можно. Никто не возил по этим адресам в указанные дни и часы.

– Я и не очень рассчитывал… Ладно. К Левжинскому я пойду один. Не возражаете?

– Как вам угодно…

Левжинский оказался человеком лет шестидесяти – сухощавый, чистенький, гладко выбритый с тщательно зачесанными седыми волосами, со следами былой респектабельности. Занимал он одну большую комнату, забитую мебелью в белых парусиновых чехлах, видимо снесенную сюда со всей прежней его квартиры.

Я представился, объяснил причину своего визита.

– Убили?! – он провел узкой холеной ладонью по лбу и опустился на стул, словно боясь, что упадет. – Кто же это сделал? – тихо спросил он.

– Адам Юрьевич, для выяснения этого я хочу задать вам несколько вопросов.

– Пожалуйста.

– У вас не сохранились случайно программки скачек, скажем за последние пять-шесть лет?

– Я храню все программки с момента открытия ипподрома. Что вас конкретно интересует?

– "Пепел". Что это?

– "Пепел" – игреневый жеребец.

– Фаворит?

– Какое там! Господин Мадер купил его в конце 1915-го года. Я уговорил его. Никто не верил в "Пепла", считали, что выбросили деньги. Но я и жокей Боровец почувствовали, что "Пепел" – будущая жемчужина в нашей конюшне. Что сказать? Трудный был жеребец. Выпустить мы его рискнули впервые перед закрытием сезона 1916-го года. Больше не успели в связи с известными вам событиями в феврале 1917-го.

– То есть он участвовал в одной скачке?

– Да. В четвертой. Тогда и произошла сенсация.

– А именно?

– Ставок на "Пепла" почти не делали. Разве что кто-то ради шутки. В "Пепла" никто не верил, жеребец новый, никто о нем ничего не знал. А я верил и уговорил одного знакомого. Сказал, что если "Пепел" проиграет, я погашу половину проигрыша своими деньгами. "Пепел" выиграл скачку, а мой знакомый положил в карман огромную сумму. Вечером мы отметили победу в ресторане Яроховича.

– Кто этот счастливец?