Я никогда и нигде не умру

А все потому, что ей самой часто хотелось бы так поступить, но она по отношению к нему на это не осмеливалась. «Браво!» — сказала она. Наверное, мое строптивое неистовство отразило также и ее время от времени возникающий аналогичный протест по отношению к нему. Вероятно, нечто такое периодически чувствуешь по отношению к более сильным личностям. Человек заранее даже пяти минут не должен думать о том, как он сейчас будет себя вести, так или эдак, и скажет то или это. Я же обдумала заранее все, что хотела ему сказать, все «принципиальные вещи». Хотела свести счеты с хиромантией и т. д. Очень резко и обоснованно. А по дороге на меня нашло такое настроение, при котором говорить вообще не хочется.

Как только Гера ушла, между нами произошло молниеносное сражение. Повалив на диван, я его чуть не убила, а после этого мы собрались серьезно поработать. Но вместо этого он неожиданно сел в углу комнаты в большое, красиво перетянутое Адри кресло, а я привычным образом прижалась к его ногам. И мы пустились в страстные дебаты о еврейском вопросе. Слушая его долгие рассуждения, я снова будто пила из живительного источника. И опять четко, без искажений, вызванных моим раздражением, я увидела, как день ото дня плодотворно развивается его проходящая передо мной жизнь. В последнее время отдельные фразы из Библии приобретают для меня явно новое, наполненное содержанием и собственными переживаниями значение: Бог создал человека по своему подобию. Возлюби ближнего своего, как самого себя. И т. д.

Пришло время пересмотреть свое отношение к отцу, пересмотреть с любовью.

В субботу вечером Миша сообщил мне о его приезде. Первая реакция: это ужасно. Моя свобода под угрозой. Как это обременительно. Что мне с ним делать? Вместо: как мило, что хороший человек может на несколько дней покинуть скучный провинциальный город, удрать от своей раздражительной жены. Как попытаться своими небольшими силами и средствами, насколько это возможно, сделать ему что-нибудь приятное?

Вот негодяйка, вот ленивая дрянь! Да-да, это относится к тебе. Ты всегда думаешь только о себе, о своем драгоценном времени, которое тратишь на то, чтобы еще больше книжной мудрости втиснуть в твою голову, где и без того все так запутано. «На что мне все, если я любви не имею»[29]

. У тебя всегда полно теорий, позволяющих тебе чувствовать себя благородной, а на самом деле ты бежишь даже от малейшего проявления любви. Нет, это никакое не проявление любви. Это что-то очень принципиальное, важное и трудное. Глубоко внутри любить своих родителей. Это значит прощать им все свои трудности, вызванные одним их существованием: зависимость, отвращение, тяготы, которые они своей собственной сложной жизнью добавляют к твоей не менее сложной жизни. Кажется, пишу здесь совершенную чушь. Но это нестрашно. А сейчас надо застелить постель папы Хана, подготовить задание для ученицы Леви и т. д. Но в любом случае у меня есть программа на эти выходные: действительно любить отца и простить ему, что он нарушил мою удобную жизнь и мой покой. В конце концов я его очень люблю, лучше сказать, любила какой-то сложной любовью: слишком натянутой, напряженной и перемешанной с такой массой сострадания, что порой мое сердце прямо разрывалось. И все же это сострадание имело черты мазохизма. Это была любовь, ведущая не к простым добрым отношениям, а к жалости и досаде. Было столько стараний, чрезмерного радушия, что каждый день его пребывания здесь стоил мне целой упаковки аспирина. Однако с тех пор прошло много времени. Теперь все гораздо лучше. Но напряжение все еще остается. И это наверняка связано с тем, что раньше, когда он навещал меня здесь, я всегда злилась на него. Теперь надо внутренне простить ему это. И не только в мыслях, а по-настоящему захотеть доставить ему приятное тем, что он поменяет обстановку. Ну, чем не утренняя молитва.

Воскресенье [30 ноября 1941], 10.30 утра. И все же я не располагаю достаточным пространством, чтобы вместить все множество имеющихся во мне и вообще в жизни противоречий. В момент принятия одного я изменяю чему-то другому. В пятницу вечером — диалог между S. и L. о Христе и евреях. Два жизненных взгляда, оба четко очерченные, блестяще документированные, оба цельные, отстаиваемые со страстью и агрессивностью. И несмотря на это, у меня снова чувство, что в каждую сознательно защищаемую точку зрения вкрался обман, что-то постоянно происходит за счет попираемой «истины». И все же я с пылом стремлюсь защитить, огородить свою кровью отвоеванную собственную территорию. А потом опять приходит чувство, что жизнь растрачена зря. И вместе с тем страх погрузиться в хаос и неопределенность. Как бы там ни было, после всех этих споров я шла домой возбужденная, полная сил. Однако внутри — постоянный вопрос: не абсурдно ли все это? Почему люди так, до смешного, деятельны? Не обманываются ли они? Это всегда подстерегает меня где-то там, на заднем плане.