Я никогда и нигде не умру

Сегодня утром во мне удивительный покой. Как после затихшего шторма. Замечаю, что он, этот покой, всегда возвращается. Возвращается вместе со стремлением к ясности, с рождением фраз и мыслей, которые очень долго не хотели появляться на свет, возвращается после наполненных чрезвычайно интенсивной внутренней жизнью дней, после предъявления к себе огромных требований, важнейшее и необходимейшее из которых — поиск собственной формы и т. д. и т. п. Затем — раз, и все спадает, и мой успокаивающийся мозг охватывает благотворная усталость, и меня, наперекор мне самой, пронизывает какая-то доброта, мягкость, и ниспадает вуаль, сквозь которую мягче и приветливее ко мне проникает жизнь. Слияние с жизнью. И еще: это не я как отдельная личность хочу чего-то или должна что-то. Если слишком сильно выставлять себя на передний план большой, доброй, волнующей, вечной жизни, если упираться и протестовать, — пройдешь мимо широкого, мощного потока, который и есть жизнь. Это действительно моменты, и я благодарна за них, когда уходят в сторону все личные стремления, когда успокаивается моя страсть к пониманию и к познанию, и тогда внезапно, широким взмахом крыла надо мной открывается кусочек вечности.

Знаю, слишком хорошо знаю, что такое настроение не задерживается. Через полчаса оно, наверное, снова исчезнет, но до того, как это произойдет, я получу от него немного сил. А может, эта мягкость и простор надо мной только следствие того, что я приняла вчера шесть таблеток аспирина от головной боли, или это из-за Мишиной игры, или теплого тела Хана, в котором я полностью спряталась этой ночью? Кто может это сказать и что это меняет?

Эти пять минут еще мои. За спиной тикают часы. Шорохи в доме и на улице, как далекий прибой. Из квартиры напротив сквозь тусклое дождливое утро прорывается свет круглой белой лампы. Здесь, перед большой черной поверхностью моего письменного стола я как на одиноком острове. Черная марокканская девочка смотрит в серое утро своим серьезным, темным, звериным и одновременно спокойным взглядом. И что в том, проработаю я одной страницей больше или меньше? Только бы прислушиваться к своему собственному ритму и пытаться жить согласно этому ритму. Прислушиваться к тому, что восходит в тебе. Ведь большинство твоих действий — это только подражание кому-то или вымышленные обязанности, или ложные представления о том, каким должен быть человек. Единственную уверенность в том, как надо жить и что делать, можно почерпнуть только из источника, бьющего в твоей собственной глубине. Я говорю это сейчас с большим смирением и благодарностью, я и вправду так думаю, хотя знаю, что придет момент, и я буду опять вспыльчива и раздражительна. Бог мой, я благодарю тебя за то, что ты создал меня такой, какая я есть. Я благодарна за то, что иногда чувствую в себе такой простор, ибо простор этот есть не что иное, как наполненность тобою. Я обещаю тебе, что всю свою жизнь буду стремиться к чистой гармонии, смиренности, к истинной любви, возможность которой чувствую в себе в свои лучшие моменты. А теперь убрать стол после завтрака, подготовить урок для Леви и немного подкрасить рожицу.

Воскресенье [14 декабря 1941], утро. Вчера вечером, незадолго до сна, я неожиданно посреди этой большой комнаты опустилась на колени на светлый коврик между железными стульями.

Это вышло само собой. Принужденная чем-то, что сильнее меня. Недавно я сказала себе: я упражняюсь в коленопреклонении. Слишком стесняюсь этого жеста, который так же интимен, как жесты любви, о которых тоже может сказать только поэт. «Иногда я чувствую, что несу Бога в себе. Например, когда слушаю „Страсти по Матфею“», — сказал однажды один пациент S. И S. отреагировал примерно следующим образом: «В такие моменты у него абсолютный контакт с действующими в каждом человеке творческими и космическими силами. Творческое же в нас, по большому счету, есть частица Бога, нужно только иметь мужество произнести это».