Не спешим ли мы с выбором уральского мрамора? Камень этот в Москве неизвестный, совсем не то что коломенский доломит, прочность которого доказана храмом Спасителя. Но и при избрании этого камня мы действовали очень осторожно, запросивши мнения проф. Белелюбского. Не рискованно ли положиться в вопросе уральского мрамора только на торопливое испытание лаборатории Инженерного училища, еще авторитета не заработавшего по своей молодости? Другой вопрос: можно ли сделать заказ по маленьким кусочкам, присланным в Москву в виде образца? Эти кусочки, разумеется, перлы в среде остальной массы. Можно ли, далее, решать столь коренной вопрос во всем вашем сооружении заочно! Как-никак, а нужно будет съездить на Урал и всего естественнее, конечно, вам. Это у вас отнимет недели 3: этот срок в данное время в отношении Музея не имеет никакого значения. Остальные ваши работы – побочные, которым ваше трехнедельное отсутствие если и принесет некоторое замедление, – туда им и дорога. Заказчики вас малую толику потеребят, побранят, а потом все-таки успокоятся. Работы все равно будут, хотя и крошечку позднее, окончены.
Проодиночествовавши вчерашний крайне жаркий и душный день, вечером я пошел на стройку полюбоваться белым мрамором при лунном освещении. Луна высоко поднималась над храмом Спасителя и серебрила нашу и без того белую от камня площадь. Кругом Музея было пусто и тихо по случаю праздника; итальянцы ушли гулять по городу, разбрелись и «египтяне» от своего гранита. Походивши между камней этой московской Каррары, как нашу площадь теперь величают, я вызвал сторожа и поднялся на стройку. Вид открывшийся оттуда был такой особенный, что этот мрамор, гранит, кирпич в поэтическом беспорядке покрывавшие площадь, эта луна, отражавшаяся и на золотом куполе храма и бросавшая полосы серебристого света на камень Музея – меня живо перенесли в такой же лунный вечер, проведенный мною два года назад, летом в портике Altes Museum и Национальной картинной галерее Берлина. Тогда, сидя на каменных ступеньках тамошних портиков, я любовался дивной картиной окружавших монументальных сооружений и массою камня, собранного здесь около строившегося собора, и мечтал о нашем предприятии. И как тогда, два года назад, так и вчера мне было очень хорошо, я чувствовал себя глубоко, беспримерно счастливым.
Завтра исполнится два года после чудного, феерически-волшебного праздника закладки Музея. Вспомните наше тогдашнее состояние в нынешний день, наши бесчисленные хлопоты, тысячу дел, которые оставалось доделать, и нашу дружескую беседу у вас в доме, затянувшуюся далеко заполночь, когда я, возвращаясь домой и не найдя извозчика на Девичьем Поле, с восторгом уселся вместе с кучером конно-желез[ной] дороги, развозившим на платформе песок по линии и так спокойно доехал до самого Тверского бульвара. Сердечно обнимаю вас ныне, когда вы с гордостью можете смотреть на сделанное в эти два года: вы сделали для вашего исторического создания, которое пронесет ваше имя в отдаленные роды потомства, пока все, что было в вашей власти как архитектора. Никто другой большего исполнить не мог бы – в данных условиях. Не задержи вас камень, фасадная стена и бока блистали бы теперь на значительную высоту своею вековечною броней, и вы с нашим верным союзником Иваном Ивановичем Рербергом не изобретали бы способов, как бы протянуть дело и сделать его возможно меньше, пока не появится у вас камень в достаточном количестве и пока не войдут в свою роль Лист и Захаров.
С глубоким чувством вспоминаю ныне Юрия Степановича, совсем юношей носившегося в те незабвенные дни по всей Москве из-за дел Музея и закладки. Не знаете ли, когда он будет в Москве? Как будто вы говорили мне, что около 17 августа он приедет в Москву. Я буду у вас в воскресенье, если вы не удерете на охоту. С Курского вокзала я спрошу тогда вас телефоном.