Я пас в СССР!

Глава 20

Глава 20.

— Матушка ты моя!

В голосе бабушки моей, Антонины — столько сострадания и надрыва, словно я не пасти иду, а гонят меня по этапу. В Сибирь пешком, на десять лет без права переписки. Я бы ещё понял, будь она из интеллигенции городской, в энном поколении. В свои неполные четырнадцать я уже на пол-головы возвышаюсь над ней, старушкой, рожденной в начале тридцатых, подростком всю войну батрачившей в тогдашнем колхозе — и мне дико неудобно. Всё таки я не босиком пасу, не впроголодь, да и деньги вполне приличные положены за работу — по три рубля с каждой головы КРС в месяц и по рублю с барана, коз малочисленных сельские в табун не отдают, да и пастухи ни под каким соусом с ними не связываются.

Из рассказов родственников знаю, что Великая Отечественная и здесь, в глубоком тылу — далась тяжело. Работали невзирая на возраст, без всяких скидок, а жили не очень, руководствуясь лозунгом — всё для фронта, всё для победы. История, как младший брат бабушки несколько зим промышлявший вьюнов в незамерзающей речке, с помощью самодельной остроги — потрясла. Это как же надо оголодать, чтоб есть рыбу, на которую никто из речных обитателей не прельщается? В эту же строчку лебеда, корни лопуха и прочее, ели всё, представляющее какую-либо питательную ценность. После таких рассказов прочитанные мемуары иной творческой интеллигенции, «страдавшей» в эвакуации где-нибудь в Ташкенте — заиграли новыми красками, их «превозмогания» для моих родственников в войну — были пределом мечтаний.

Бабушка протягивает мне теплый газетный сверток (опять пирожков напекла, не иначе), обнимает и стараясь это сделать незаметно для окружающих — мелко крестит. Дает наставления: остерегаться волков, смотреть под ноги и во всем слушаться дядю Пашу. Нетерпеливо переминаюсь, выслушивая эти немного наивные советы — ну какие волки летом? Они сами, как огня — людей боятся. Но чтоб не расстраивать бабушку — во всем соглашаюсь, поглядывая по сторонам на собирающийся табун.

Уже третья неделя пошла, как после девятого мая первый раз вышел на работу, обвыкся и теперь дядька мне доверяет собрать скотину с этого конца села. Сам он встретит меня у райповского магазина нашей Каменки и дальше вместе неторопливо погоним всё увеличивающееся стадо за деревню. Село, как я уже говорил — большое, поэтому табуна в нем два, наш и центровский. Дядьке, по всей логике — с руки было бы центровский пасти, я ещё в том году недоумевал, зачем он с нашим связался, такой крюк делает. А сейчас понял, как только начали пасти и собирать деньги за выпас.

У дяди Паши общая тетрадь, гроссбух целый, где всё расписано — хозяева, принадлежащая им скотина и графы по месяцам с оплатой. Этакий эксель эпохи доинформационных технологий, главное — всё наглядно видно, кому, когда и сколько платить. А вот с оплатой, как выяснилось — время от времени возникают трудности.

— Сегодня, Михалыч, твою овцу волки задерут! — Дядька информирует злостного неплательщика, попыхивая дымком сигареты. — Я тоже, пожалуй, заднюю ляжку отчекрыжу, шурпу с Ванькой сварим, а остальное пусть доедают!

— Да заплачу я, Павел Александрович! — Страдальчески кривит лицо пресловутый прижимистый Михалыч, под смех соседей. — Вот зарплату получу и сразу тебе!

Дядя Паша в вопросе оплаты принципиален, даже родственникам никакой скощухи. Но есть и у него пунктики, так с нескольких пожилых стариков он не только денег не берет — их даже в гроссбухе нет. И несколько молодых мамаш-одиночек с детьми тоже проходят мимо официальной документации, но тут, как я подозреваю — он к ним по ночам похаживает. Не мне его судить, конечно, лишь бы по любви и к взаимному удовлетворению. Я и сам тут, обжился, освоился и как сняли с руки повязку — недвусмысленно заявил права на Елену мою Сергеевну, среди сельской молодежи. Два раза пришлось подраться, больше желающих не наблюдается. А та — охала, ахала, выговаривала мне, что это некультурно и недостойно советского школьника, а в глазах такая радость плескалась…

Собрав стадо и выгнав его за околицу — неспешно миновали овраг и кладбище сельское, остановились у кустов в поле на первый привал. Впереди долгий, около четырех километров, путь до реки. Тут у нас небольшой лагерь, неказистый шалаш, очаг из камней и запас дров — варим с дядькой кофе настоящий, перед дорогой. А стадо в это время на попечении Канта с Гегелем и их матери Найды, редкостной и отмороженной безжалостной суки, которая даже лосей не боится. Во время загонной охоты без всякого страха гонит лося, лая на него с пеной изо рта и нет-нет — вцепляясь сбоку зубами. Кличка Найда у неё — партийная, дядька её иной раз, забывшись — Надеждой Константиновной называет.