Я пережил три времени [О семье, детстве и юности]

Утонувши в паутине синейКуполами золотой листвы,Пробегают мысли юные,Как весенние цветы. <…>Остановилися мечты

Здесь эмигранта молодого,И уязвили две иглыСтрадальца русского народа… <…>Москва — его родимый город,Он здесь родился, здесь умрет. <…>

Бог спас меня от этой каторги — эмиграции.

Каждый день старею и старею, Каждый день желтеет кожа рук, И по-прежнему уж больше не смеется Голубой овал усталых губ. <…>

У нас был литературный кружок. Мы издавали рукописный журнал «Начало». Туда входили братья Долматовские, Николай Коголь, я, мой друг Колосов Дима, он напечатал там свою повесть «Побег».

У меня был большой рассказ «Рассчитали». Я там Горькому подражал. А второй раз издать у нас переписчика не нашлось. На машинке мы не хотели. Нам казалось это некрасиво. Дмитрий Колосов был большой мой друг- Очень способный человек. Кончил географический факультет. Экспедиция на Север. Попал под облучение. Вернулся в Москву, но ничего нельзя было сделать. Ему было лет 25.

Брат Евгения Долматовского, Юрий, — художник- автомобилист. Проектировал автомобили. У них была чудная мать — Аде ль Марковна, она всегда всем помогала. Отец их был известный адвокат. Его посадили, сослали, квартиру на Гоголевском бульваре отобрали.

В школе я учился вместе с М. Садовским. Он еще мальчишкой чувствовал себя актером.

Мы жили очень дружно. Друзья моей юности: Саша Каменский, Дима Колосов, Даня Шуб. Вместе мы были на Алтае. Алтай я пережил эмоционально очень тяжело. Это путешествие меня совершенно измотало.

Я вспомнил, как школу прогуливал. 6 класс. Второе полугодие. Как я собирался в школу? Клал в ранец книги, тетради, «торопился не опоздать». А сам гулял! Весна! Так я гулял долго. Пока на улице меня не встретил одноклассник. «Коля, почему тебя нет в школе?» — «А я гуляю. Вот послушай, как ручьи журчат, птички поют!» Он, конечно, послушал, но все рассказал матери, а она — школе. Я потом на второй год остался и уже слушал уроки, а не ручьи.

Я с детства не любил похороны. Всегда, когда надо было хоронить, я убегал. Я люблю живое.

Мой учитель, Георгий Иванович Фомин. Демократ. Кончил МГУ и был рекомендован в Шелапутинский институт инспекторов гимназий. Корпус охранителей. Его жена, Марья Николаевна Гидеонова, дочь директора императорских театров. Это была не пара. Брат Марьи Николаевны учился в Кадетском корпусе, где занимались революцией. Читали книги, сочиняли прокламации. Написали письмо Гидеонову. Он ответил: «Я вам поручил воспитывать сына Отечества, верните мне мальчика без идей. А если не можете, оставьте свое место». Директор корпуса решил не трогать Николая Николаевича Гидеонова. Дело замяли.

Меня, подростка, очень интересовал вопрос активного и пассивного протеста. Я носил мещанский картуз. Это было подражание Георгию Ивановичу Фомину, учителю словесности. Я ему завидовал. Его никто не любил, кроме жены, аристократки. Он был худой, желчный. Надо всем смеялся так, как будто и не смеется. Мне нравилась его ирония и неприступность. Но у меня не получалось быть таким. Я думал, что доброта — это не качество мужчины. Но ты знаешь, свою натуру не переделаешь.

«Погасла свечка — исчезла чудная узбечка». Это сочинил Вас. Григ. Колосов, биолог школы, где я учился.

На Собачьей площадке был дом Хомякова. Я туда ходил с трепетом. Мое знакомство с ним давнее. С 5 класса. У него прекрасные пронзительные стихи о России, я полюбил их на всю жизнь:

С душой, коленопреклоненной, С главой, лежащею в пыли, Молись молитвою смиренной И раны совести растленной Елеем плача исцели!

Сейчас там все снесли, растащили, поломали, бросили. Хомяков привлекал меня своей преданностью России, славянской идее. Хомяков и Чаадаев — антиподы. Хомяков переводил с французского языка «Философические письма» Чаадаева. А в историографии утвердилась тенденция, что славянофилы — реакционеры.

Когда мне было 15–16 лет, я работал в РКИ (рабоче-крестьянская инспекция). Я спасал проституток от их деятельности. Одна из них, Зинка. Я не дал ее выселить из Москвы и пристроил в библиотеку к Марии Романовне. Потом она стала работать в больнице. Надо мной они смеялись и называли «чудной». Через много лет, когда я попал в больницу и у меня была тяжелая операция, она мне там встретилась. Узнала. Обрадовалась. Звала «чудной» и очень хорошо за мной ухаживала.

Я видел и Брусилова. На квартире генерала Доливы-Добровольского. Его

дочь, Нина, училась со мной в одной группе на педагогических курсах (8–9 классы — спецуклон. Там же училась княжна Борятинская). Алексей Алексеевич Брусилов — генерал новой формации. Он отличался уже не огромным ростом, а умом. «Брусилов- ский прорыв» (война 1914 года) вошел во все учебники истории.