Я пережил три времени [О семье, детстве и юности]

Зинаида Волконская — одна из интереснейших женщин России: она поэтесса, она певица, пианистка — вообще человек необыкновенной одаренности и необыкновенной красоты. Кто в нее был влюблен?

Студент: Царь, наверное.

Н.И.: Вы отвечаете так, как мужики в «Кому на Руси жить хорошо»: «Кому живется весело?» — «Царю!» Нет, ну что же вы. Я все-таки имею в виду круг литературных имен. В нее был влюблен поэт Дмитрий Веневитинов. У него был перстень, который Веневитинов хотел надеть либо на свадьбу, либо в день смерти. Когда он умирал, Хомяков надел ему на руку этот перстень. Веневитинов спросил: «Значит, я все-таки делаюсь мужем Зинаиды Волконской?» Тот ему сказал: «Нет». Веневитинов сказал: «Понял, все понял» — и умер. Это история одной любви, очень интересная. Я вам сейчас ее рассказываю не потому, что она мне случайно пришла на ум, а потому, что это всё — в русле таинственного, нераскрытого — масонского.

60-е годы XIX века. Россию тянет к национально-историческим обобщениям широкого масштаба. (Толстой, Герцен, Достоевский.) Не только Россию, но и всю Европу.

Когда я прочитал первый раз «Обломова» Гончарова, мне было 15 лет. Как мне стало жаль Обломова! И как я испугался, что я на него похож! А сейчас он у меня вызывает раздражение, хочется сказать: дурак, что ты делаешь? Роман написан очень хорошо. Язык! Ни одного лишнего слова. Диалог идет легче, чем у Толстого.

Как я завидовал Штольцу: ему давались науки, а мне не давались. Мой талант — это не талант, а судьба.

Русская жизнь не показала выхода из «обломовщины». Штольц — это не выход. Обломов умер спокойно, никого не потревожив, не нарушив спячки, которая была

вокруг разлита. Он даже как-то примирил жизнь "спящую» с жизнью «деятельной». И как это, в сущности справедливо и трагично, что Ванечка уже в гимназическом мундирчике, а Андрей Обломов, наследник Ильи Ильича, — о нем вообще ничего не сказано. Штольц, наверное, не допустит, чтобы был еще один Обломов. У Ольги и Штольца не было детей, как у самого Гончарова.

Гончаров не дотрагивается до тайн религии, христианства. У него это только обрядовая сторона, праздники. И в этом смысле он ничего не разрушил, как Толстой и Достоевский.

Христианский социализм вырос из идей христианства. Потом народовольцы.

«Подпольный человек» вырос из мечтателя 40-х годов. Пройдет 20 лет, эта эволюция образа — это настолько точно!

Достоевский всю жизнь стоял перед вопросом веры и неверия. Он был верующий атеист. Он тот, кто мог сказать: «Господи, помози моему неверию». Достоевский — растленный писатель. Белинский написал: «Надулись мы с Достоевским». Повесть «Бедные люди» — глубоко гуманистическая вещь, а «Хозяйка» — там все держится на патологии, развращенной пошлятине, на сексуальных передрягах, а от него ждали продолжения «Бедных людей». Это уже в ключе декаданса. Декаданс — это падение, извращение. Когда-то я был без ума от Достоевского. Я прочитал его от корки до корки. Я понял, что это страдающий писатель. И страдания свои он хочет передать читателю.

Когда читаешь «Войну и мир» — так хорошо написано! А другое у него скучно. Там такая жизнь прекрасная, замечательная. Это живая жизнь, но в ней нет патологии, сексологии. У Толстого не было «чистоты нравственного чувства» в жизни. Но свою мечту об этом, или идеальные

представления, он выразил в художественных произведениях. Это и есть диалектика. В жизни — одно, в искусстве — другое.

У Чехова лучше всего написан «Дядя Ваня». «Чайка» мне не нравится. «Вишневый сад» написан как пародия на дворянскую культуру, трагедию разорения. Чехов — демократ. Андрей Кончаловский очень талантливо поставил «Дядю Ваню». Очень гармонично, ничего лишнего. Это великая вещь, когда ничего лишнего. У Чехова хороши юмористические рассказы.

Я люблю стихи И. Никитина, Некрасова, Ал. К. Толстого.

Из поэтов я люблю Некрасова. Человек он был дрянной, а стихи писал хорошие.

Да, я вижу тебя, Божий дом, И апостола Павла с мечом, Облеченного в светлую ризу. Выводи ж на дорогу тернистую, Разучился по ней я ходить.

У Ал. К. Толстого мне очень нравится "Сон Попова":

На маленьких салазках Министры вниз летят.

Вот Юрий Лощиц — он христианин, и он это не растерял, не расплескал. А Б. Пастернак хотел быть христианином, но не смог эту цельность в себе выдержать.

Стихи Ларисы Васильевой очень хороши: музыкальны, живописны, драматичны (в меру). Она владеет стихом. Свободно. Это мастерство. Культура взята ею самой. Она запустила руку в чернозем и вынула оттуда горсть благородной, благоухающей плодородной земли. И отдала это людям — то духовное богатство, которое рассеялось вокруг. У нее природная хватка, как у всякой богатой на

туры. (Как она, будучи у меня в семинаре, скрыла свой талант?) Талант в лирике — проникновение в человеческую душу. Так в XIX веке мог только Фет. Много солнечного, человечного. Л. Васильева — настоящий лирик. У нее внутренний глаз — глаз художника.

[Запись с лекции по литературе XVIII века.]