Я Пилигрим

Сцена была ужасной. Неудивительно, что Брэдли так горячо возражал против этого, но мне требовалось нечто действительно шокирующее, чтобы у Сарацина не было времени на размышления и ответные действия. По правде сказать, я не мог приписать себе честь (если такое слово здесь вообще уместно) этого изобретения. Много лет назад я прочитал, что во время Второй мировой войны японские солдаты заставляли отцов семейств в оккупированных ими странах держать вот так, на плечах, своих детей с петлей на шее. А матери должны были наблюдать, как их мужья в конце концов падали, не выдерживая подобной нагрузки. Конечно, для японцев это было просто развлечением, своего рода спортом.

Сарацин опустил руку с мобильником и с ненавистью посмотрел на меня. Он словно прирос к земле. Что касается Кумали, она подлетела ко мне, готовая вцепиться ногтями и разорвать на части мое и без того израненное лицо. Сарацин оттащил сестру назад. Он мучительно думал, глаза его блуждали по обвалившимся стенам. Это более красноречиво, чем даже прутья клетки, говорило о том, в каком капкане он оказался. Мой интеллект наконец заработал: я знал, что необходимо усилить давление, чтобы не дать ему ни малейшего шанса порвать страницы написанного мною сценария.

– Я и мои люди не потерпят промедления, – заявил я. – Послушайте, что вам скажут по телефону.

Так и не выйдя из состояния шока, Сарацин, как робот, поднял к уху мобильник и услышал на другом конце истерические женские рыдания. С ним заговорили по-турецки. Он был в замешательстве, поскольку не знал этого языка, и отдал телефон сестре.

Кумали стала переводить сказанное на арабский, но я остановил ее, приказав говорить по-английски.

Лейла объяснила брату, что это няня.

– Она уже едва стоит на ногах и молит о помощи. Говорит, что, даже если мы не сможем выручить ее из беды, необходимо спасти ребенка.

Кумали схватила брата за рубашку, теряя контроль над собой:

– Скажи мне во имя Аллаха, что ты натворил? Во что ты нас всех втянул?

Он отбросил руку сестры, и она отшатнулась назад, тяжело дыша, с яростью глядя на него.

– По нашим расчетам, няня в состоянии продержаться еще шесть минут, – сказал я. – Конечно, мы можем ошибиться. Тогда у вас осталось меньше времени.

Я сочинил это по ходу дела, но в подобных чрезвычайных обстоятельствах никто даже не стал возражать мне. Сарацин еще раз взглянул на экран мобильника, потом на меня. Я видел, что он дрогнул, не зная, что предпринять.

– Вы отец мальчика, – произнес я. – Ваша обязанность – спасти его.

Очень давно, еще в Женеве, я понял, что любовь – не слабость, а источник силы. И вот теперь я поставил все на эту карту. Сарацин по-прежнему молчал, стоя на месте, неспособный что-либо придумать или решить. Ему предстояло сделать мучительный выбор между осуществлением своего грандиозного плана и жизнью любимого сына.

И надо было заставить его принять нужное мне решение. Порывшись в памяти, я нашел нужные слова:

– Какова цена обещания, особенно если человек дает его умирающей жене? Неужели вы нарушите свою клятву, данную перед лицом Аллаха?

Он уставился на меня в испуге, лихорадочно хватая ртом воздух:

– Откуда вам это известно?! Кто рассказал вам про сектор Газа?

Я не ответил, и Сарацин отвернулся от нас обоих. Он оказался во тьме, пытаясь отыскать выход из ловушки, в которую угодил. Я был уверен, что в это мгновение саудовец думает о своей умершей жене, о последней ниточке, связывавшей его с любимой, – их маленьком сыне, и об обещании защитить его, которое он дал ей и Аллаху.

Даже плечи Сарацина обвисли от этих тяжких дум. Когда он заговорил, в голосе его неожиданно прозвучала подлинная боль.

– Чего вы хотите? – спросил он, повернувшись ко мне. – Скажите, что я должен делать?

Кумали, облегченно рыдая, обняла брата.

– Мне нужно сообщить человеку, который вам звонил, что я жив. Развяжите меня.

Сарацин колебался, понимая, что, если он подчинится, обратного пути не будет, но у него уже не оставалось времени на размышления. Кумали, подойдя ко мне, сняла кожаные ремни, которыми я был привязан к доске, вытащила ключ и разомкнула наручники.

Они упали на землю, и я едва не лишился чувств от нахлынувшей боли, когда кровь стала вновь потихоньку циркулировать в моих распухших запястьях. Я сумел ухватиться за край ванны и подтянулся. Стоило мне наступить на разбитую ногу, как взорвались резкой болью поврежденные нервные окончания, и я чуть было снова не оказался в грязи, но как-то сумел устоять и протянул руку за телефоном.

Сарацин передал мне мобильник, но я, вместо того чтобы воспользоваться им, потребовал:

– Оружие!

Они отдали мне свои пистолеты. У Кумали была стандартная полицейская беретта, у Сарацина – швейцарский «SIG-1911», самое лучшее оружие, которое можно купить на черном рынке.

Беретту я сунул в карман, а «SIG» оставил в руке. Пальцы сильно распухли, и я отнюдь не был уверен, что в случае необходимости сумею выстрелить. Ступив на изувеченную ногу, я вновь ощутил приступ тошнотворной боли и взялся за мобильник.

– Бен? – Мой голос хрипел и дрожал; наверное, его было трудно узнать.