Я – посланник

– Не знаю.

И он вытаскивает из кошелька клочок бумаги. Разворачивает, и я вижу адрес. Буквы несколько раз обведены чернилами – не дай бог им стереться: «Кабраматта-роуд, 17. Оберн».

– Подружки ее дали, – безучастно говорит Марв. – Они съехали, и я пошел по домам подружек. Умолял рассказать, куда она подевалась. Господи, как вспомню, так вздрогну… Я рыдал на крыльце у Сары Бишоп, готов на колени был встать… – Слова отдают тихим эхом, будто и не Марв их произносит. Губы у него почти не шевелятся, как онемели. – Сьюзен, да. Девочка моя. – Он кривится в саркастической усмешке. – Папаша ее был строгим до усрачки. Но она умудрялась выскользнуть из дома пару раз в неделю, перед рассветом. И мы шли на старое поле, на котором папаша выращивал кукурузу. – На губах Марва обозначается что-то похожее на улыбку. – И вот мы брали одеяло, шли туда и… в общем, сам понимаешь, чем занимались. Несколько раз в неделю. С ней было… бесподобно. – И он обращает на меня пристальный взгляд – потому что хочет, чтобы собеседник знал: это чистая правда. – С ней было… очень хорошо.

Улыбка Марва беспомощно цепляется за немеющие губы.

– А иногда мы плевали на все и залеживались до самого рассвета…

– Потрясающе, – искренне говорю я.

Но говорю это ветровому стеклу – разговаривать в таком тоне с Марвом очень непривычно. Обычно мы по-дружески переругиваемся.

– Оранжевое рассветное небо, – шепчет Марв, – мокрая от росы трава и… я всегда буду помнить вкус ее теплой кожи. И какая она была там, внутри…

Я очень живо все представляю. Но Марв развеивает наваждение рассказа, свирепо выдохнув:

– В общем, однажды я пришел на поле – а там только кукуруза. И никого больше. И дом пустой стоит.

Девушка забеременела.

Для наших мест ничего необычного, но семье Бойдов это явно пришлось не по нутру.

И они уехали.

Никому ничего не сказали. И о них никто не говорил. По правде сказать, о них особо никто и не вспомнил. Люди приезжают, уезжают – обычное дело в нашем пригороде. Заработали – переехали в район получше. Хотят попытаться вылезти из дерьма – переезжают куда-нибудь еще. В такую же помойку, конечно, но попытка не пытка, вдруг повезет.

– Наверное, – говорит Марв после некоторого молчания, – папаша застыдился шестнадцатилетней брюхатой дочери. Тем более – брюхатой от такого никчемного болвана, как я. Не могу сказать, что мужик был так уж не прав…

М-да, что тут возразишь-то…

– Они уехали, – продолжает Марв. – И никто мне ничего не сказал.

Теперь он смотрит на меня. Я чувствую его взгляд на лице.

– И вот с этим я жил целых три года.

«Теперь все будет иначе», – думаю я. Очень хочется в это верить.

А то словно за соломинку хватаешься. В отчаянии. С последней надеждой.

Марв немного успокоился, но сидит так же напряженно. Проходит час. Я жду. И спрашиваю наконец:

– Ты ездил туда? По этому адресу?

Марв напрягается еще больше.

– Нет. Я… пытался. Но не смог.

И продолжает, – оказывается, там было продолжение.

– Неделю спустя после того, как я обрыдался на крыльце Сары Бишоп, она пришла ко мне на работу. Отдала записку с адресом и сказала: мол, я обещала никому не говорить, и в особенности тебе, но мне кажется, это как-то нечестно. И добавила: «Будь осторожен, Марв. Папа Сьюзен заявил, что, если увидит тебя рядом с дочкой, убьет на месте». И ушла.

У Марва холодный голос, ледяное выражение лица.

– В тот день шел дождь, я до сих пор помню. Мелкий. Моросящий.

– Сара, – говорю я, – это которая такая высокая симпатичная шатенка?

– Она самая, – кивает Марв. – Потом я несколько раз ездил туда. Однажды с десятью тысячами в кармане. Хотел отдать им, на ребенка. В общем, Эд, теперь ты знаешь, зачем мне деньги.

– Да. И я тебе верю.

Торжественно кивнув, он трет глаза и говорит:

– Я знаю. Спасибо.

– Так что же получается, ты никогда не видел ребенка?

– Нет. У меня не хватило мужества даже дойти до этой улицы. Я ничтожество. – И он начинает издевательски напевать: – Ничтожество, ничтожество-о-о…

И в отчаянии пристукивает кулаками по рулю. Такое ощущение, что Марв сейчас вспылит, взорвется, – но у моего друга явно не хватает на это эмоциональных сил. Он перегорел. Девушка уехала три года назад, и все это время Марв делал вид, что все в порядке. А сейчас правда проступает через его кожу, как испарина, – и остается на руле машины.

– Вот так, – выдавливает он, – вот как я выгляжу на рассвете. Каждое утро. Я вижу перед собой эту девушку. Потрясающую девушку из нищей, никудышной семьи. Иногда я прихожу на это поле и становлюсь на колени. Слышу, как бьется сердце, и злюсь. Я ненавижу свое сердце. Оно слишком громко бьется на этом поле. Оно выскакивает из меня. Падает на землю, прямо у колен. Но потом всегда оказывается снова в груди.

Я слышу и вижу, что происходит.

Ноги Марва подгибаются. Штаны все в земле.

И вот он стоит на перепачканных коленях, с захлебывающимся от стука сердцем.

Оно выпадает из грудной клетки, громко шлепается о землю.

И колотится, колотится.