Я познаю мир. Горы

Парнас в «Истории» упоминается семь раз, притом что Олимп – только пять... Но дело, конечно, не в количестве. Может, ему действительно импонировало местообитание девяти муз, мыслящих сестер, парнасид. Они наставляли и утешали людей, передавали им свой дар, наделяли убедительным словом, воспевали законы. (Поначалу их было только три – «опытность», «память», «песня», потом «специализация» увеличилась.) И среди этих девяти особенно выделялась Клио, со свитком и палочкой для письма. Муза истории, поучительной памяти человечества.

Кстати, не с Парнаса ли началась эта традиция – называть горы человеческими именами, тщеславно увековечивать себя не просто в скульптурных изваяниях, таких хрупких и временных? Ведь, чего доброго, новый претендент на славу отобьет голову и поставит свою (такие случаи известны в истории). Не надежней ли присвоить имя каменной подоблачной громаде? Конечно, при условии, что ее никто не переименует, – тогда в античные времена еще традиции такой не было. Вот сам ли Парнас, сын бога Посейдона, или кто из поклонников додумался якобы наречь гору в Фокиде именем этого не такого уж и знаменитого отпрыска.

Ну что ж, против традиции спорить трудно. И если случится, что где–нибудь взойдут альпинисты на какой–то безымянный пик (а таких вершин еще тысячи!), то по праву первовосходителей не исключено, что, возможно, назовут они его пиком Геродота... Он того достоин – «второй после Гомера».

Вершина особенно не выделяется ни высотой, ни крутизной. Есть в Апеннинах и поприметней – Везувий, Амиата или Корно (последняя так и вовсе единственная с фирновым ледником и рекордной высотой 2914 м над уровнем моря среди остальных своих апеннинских поднебесных собратьев и сестер, лишенных вечных снегов и даже недотягивающих до снежной границы). И почему бы братьям Петрарка, коренным итальянцам (Франческо родился в тосканском городке Ареццо) и горячим патриотам своей прекрасной Италии, не взойти было на одну из этих вершин? Ведь оказывается, Мон Ванта не только не блещет снегами и славой высоты, но и вершина–то не итальянская...

Она расположена за Альпами, во Франции, в департаменте Воклюз, в окрестностях центра этого департамента – Авиньона. Да, того самого, что прославился авиньонским пленением пап.

«Сегодня я поднимался на самую высокую в нашей округе гору, которую не без основания называют Вентозой, движимый только желанием увидеть ее чрезвычайную высоту. Много лет я думал взойти туда, еще в детстве, как ты знаешь, я играл в этих местах по воле играющей судьбы, а гора всюду, издалека заметная, почти всегда перед глазами, захотелось когда–нибудь наконец сделать то, что я мысленно проделывал каждый день, тем более что накануне при чтении римской истории мне у Ливия попалось то место, где македонский царь Филипп V взбирается на гору Гем».

Далее Франческо значительную часть письма посвящает тому, как нелегко выбрать спутника для такой дороги, – один ленив, другой суетлив, третий медлителен, тот грузноват, этот слабоват и т. д. А для пути в гору нужен надежный товарищ, без «обременительных качеств». Еще одно небезынтересное наблюдение. Как ни донимает усталость, если хочешь что–то записать, то лучше не откладывать, – «иначе из–за перемены мест изменится состояние души и намерение писать остынет».

«...Прежде всего взволнованный неким непривычным веянием воздуха и открывшимся видом, я застыл в каком–то ошеломлении. Озираюсь: облака остались под ногами, и уж не такими невероятными делаются для меня Афон и Олимп, раз слышанное и читаемое о них я наблюдаю на менее знаменитой горе».

Мон–Ванту не выделялась особой высотой – 1912 м. Но это был, очевидно, тот случай, когда не гора возвеличила восходителя, а, наоборот, он ее прославил – она стала с тех пор достоянием истории мировой культуры. Путешествия, восхождения великого итальянского поэта и ученого положили начало новому европейскому мирочувствованию. Так оценили их потомки. Он один из тех первых, кто осознал, что гармония между человеком и природой является предпосылкой внутренней свободы.

Памятными для потомков оказались и стихи Петрарки:

На самую высокую из гор,Куда бессильны дотянуться тени

Других вершин, всхожу: ведь только там Охватывает безутешный взор Всю полноту душевных злоключений.

Вершина, как и положено ей, оставила незабываемый след в памяти поэта. Морем он тоже плавал, но оно почему–то его так не поразило, как поднебесная высота. К ней он будет возвращаться в своих поэтических строчках на протяжении десятилетий.

От мысли к мысли, от горы к другой Нехожеными я иду путями....На высях горных отдых нахожу,Иду – и мысль на месте не стоит,И грусть нередко радостью предстанет.