Я сам себе дружина!

Убьёшь мытаря – пришлют нового. Сдохнет посадник – приедет новый тудун. Даже если удастся, сговорившись с прочими родами, сжечь Казарь – был Итиль, была Белая Вежа, были бесчисленные наёмники и данники каганата.

Как сделать, чтобы этого не было?! Зачем жить, если сделать этого нельзя? Только погибнуть – проще всего. Но погибни – и кто встанет, случись опять беда, между нею и Бажерой, Живко, иными беззащитными – ох, как его распирало сейчас от сменявших друг дружку изумления, гнева, восторга и недоумения, когда он слушал рассказ девушки о стрясшемся в её родном городе… То готовые взбунтоваться, то покорные карателям, отчаянно смелые, становившиеся через мгновение трусами – только чтоб вновь вспыхнуть отвагой. Лезущие в бой – и не соображающие перегородить врагу путь к отступлению. Достаточно отважные, чтобы предложить палачу себя вместо сородича – и недостаточно смелые, чтобы броситься на этого палача в открытый бой.

Селяне…

Ну, пусть горожане, но всё равно…

Им не хватало… воина. Хотя бы одного. Кто мог приказывать, а не спорить в разгар боя. Кто мог бы увидеть вовремя, что путь для бегства врагам открыт. Кто научил бы встретить карателей не покорностью, а засадой. Кто смог бы поддерживать огонь отваги, не давая ему то и дело потухать, прячась в угли.

А кого? А что если – его, Мечеслава?

В первый раз в жизни Мечеслав усомнился в правоте Деда – своего Деда и Деда Хотегощи. Может, решение засесть в лесных и болотных городцах всё же было неверным?

Голова трещала и гудела, окутываясь чадом. Бажера о чём-то тревожно спрашивала, он тряс головою – словно вода в уши залилась и никак не желала вытряхиваться. Соскользнул – едва не свалился – с полка́. Стены кренились, ходили ходуном, дышать было тяжко.

Мечеслав выбрался, цепляясь за стены, в предбанник. Забыв надеть штаны, вышел во двор – и чуть не упал, оперевшись на стену. Бажера в одной рубахе выскочила вслед за ним.

Глава Х

Мокрая девка

Ну вот и его лихоманкой разбило! Бажера подхватила спасителя под локти и чуть не отдернула руки – такой он был горячий. Огнея, вот ведь несчастье! Хоть бы Живко бате не весь отвар споил, станется с дурного. Ладно, дождь кончился – и то хлеб.

– Бажерушка, доброго денька, – певучим голосом поздоровались от плетня. И псы, пустолайки, хоть бы гавкнули – как же, свои…

Умом Бажера, уже взрослая, отлично понимала, что тётка Луниха ничего дурного не хочет – ни им с Живко, ни отцу. Уж отцу в особенности. Только хорошее – да вот взгляды на «хорошее» для кузнеца у его пятнадцатилетней дочки и у двадцатипятилетней вдовы бортника Луня не сходились. И, опять же, умом-то Бажера вполне разумела, что Лунихино «хорошее» – оно хорошее и есть. Без подвоха. И с тем, что ей много раз нашёптывала Луниха, уговаривая «потолковать с батей», в общем-то, соглашалась. И не дело молодому ещё мужику бобылём вековать, всего-то с двумя детишками. И хватит уже жену оплакивать – покойникам одна участь, а кто жив остался – другая, живой живое и думает. И в дому хозяйка нужна, да не девчонка-малолетка, которой, опять же, свой бы очаг затевать, а не у батиного хлопотать, а справная баба. А у той, опять же, детишки, сыновья вон – а как им без отцовской-то руки?

В общем, умом понимала, языком соглашалась… а поговорить с отцом всё «забывала». И терпеть Луниху не могла на дух – только что старалась не показывать. И годами Луниха старше, и здешняя она, а они с батей – пришлые. Потому держалась с Лунихой почтительно, но немногословно, в лицо толком не глядела и при первом же случае от разговора пыталась сбежать, отговорившись домашней работой, благо чего-чего, а её было вдоволь.

А теперь вот попробуй увильни, стоя у бани да подпирая плечом чужого парня беспортошного. Луниха окинула чужака взглядом и приподняла бровь, вмиг сообразив, что поджарый, меченый пока редкими, но выразительными шрамами нездешний паренёк явно не селянского роду.

– И тебе доброго дня, тётка Луниха.

– А кто ж это у тебя в гостях, девонька? – певуче спросила Луниха, чуть улыбаясь полными губами. – Мёдом молодца употчевала или…

Вдовушка, приспустив густые ресницы, улыбнулась заметнее, показавши самый краешек белых острых зубов.

– …другим чем утомила?

– Господин это из лесу, – отмолвила Бажера со всем достоинством, какое можно только соблюсти, прижимая к банной стенке беспамятного голого парня на голову выше тебя, да и самой-то в одной рубахе на голое – и мокрое к тому же – тело. – Мы с батей в болоте тонули…

Глаза Лунихи широко распахнулись, улыбки как не бывало.

– …А господин нас выручил, да сам захворал вот, сомлел.

Договаривала уже в спину Лунихе. Неужто прочь убежит?

Угу, как же. Скрипнула калитка, Луниха вбежала во двор, оттолкнув затянутым поневой бедром собачью морду, подхватила Мечеслава с другой стороны.

– Так что ж ты, девонька, хворого-то на холоде держишь? В избу надо! Давай-ка пособлю…