Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

— А что со мной может случиться. Здоров. Немножко температурка прихватила после этой ванны, да пара синяков на боках от булыг. Все прошло, — успокоил он. И мы снова возвратились к разговору о Степане.

— Ты понимаешь, — говорил Вадим, — никто не знает, что он ходил в тот вечер на именины к своей девушке. Да ты знаешь, Лена ее звать. Об этом он сказал только мне, когда мы сегодня ехали сюда, но говорить об этом он не хочет. На все вопросы Мирного только и отвечает: «Просто гулял в городе».

— Не пойму я Степана, стоило ли из-за девчонки такую кашу заваривать, — вдруг в заключение сделал вывод Вадим.

— Да, это ребус, черт побери, — только и нашелся ответить я ему, как нас тут же позвали на ужин.

После ужина у штабной палатки состоялось комсомольское собрание нашего курса.

Председательствовал на нем Вадим.

— Послушаем комсомольца Заболотного, — вдруг хрипловатым голосом сказал Вадим и посмотрел на сидящего в тени фонаря Степана. Тот вскочил и подошел ближе к столу. Лампочка покачивалась от ветра, вместе с ней, казалось, дергалась и долговязая фигура Степана. Он молчал.

— Комсомолец Заболотный, — обратился к нему Вадим, — расскажите собранию...

Вадим еще не кончил, а Степан, встрепенувшись, приподняв голову и широко открыв рот, хотел что-то сказать, но затем жадно глотнул воздух, опустил голову и нехотя буркнул:

— Ушел в самоволку и все тут.

Ребята зашумели. Одни возмущались, другие советовали Степану не артачиться, а рассказать все, как было.

Вадим пару раз вскакивал с места, призывал сидящих к спокойствию, а Степана просил рассказать всю правду.

— Что там уговаривать его. Дело ясное. Исключить из комсомола, — вдруг выкрикнул кто-то. И после этого опять поднялся невероятный шум

— Прыткий ты какой, — ответил ему кто-то.

— Сначала выслушай его, а потом суди, — поддержал еще один голос.

— А как же его выслушаешь, если он молчит, — выкрикнул третий.

— Товарищи, товарищи, — пытался успокоить собрание Вадим. — Кто хочет выступить, выходите сюда.

Голоса стихли, но к столу никто не выходил.

— Я скажу, если никто не хочет, — вдруг выкрикнул тот же голос, который только что предлагал исключить Степана из комсомола. Это был Захар. Он, слегка ссутулившись и вытянув худощавую шею, прищурив свои и без того узкие глазки, всем туловищем подавшись в сторону Степана и показывая на него своими длинными крючковатыми пальцами, торопливо заговорил:

— Вы, курсант Заболотный, вы — преступник. Вы подло сбежали в самоволку из-за своих прихотей, когда мы все здесь, не жалея своих сил, боролись со стихией. Вам не носить мундир милиционера, вы его уже однажды запятнали, связавшись с каким-то карманником.

— Мундир ты мой не трожь, он чистый! — сверкнув глазами, выкрикнул Степан.

— Не кричите, курсант Заболотный, или, может быть, ударить хотите? Вас все знают, какой вы есть, — продолжал Захар. — Здесь не морфлот, и порядков своих не устанавливайте. Я предлагаю, — вдруг, выпрямившись и посмотрев в сторону Мирного, сквозь шум выкрикнул Захар, — исключить Заболотного из комсомола, а также отчислить его из школы.

Последнее слово Захар выкрикнул, уже падая на землю, кто-то из курсантов сильно дернул его за полу шинели.

— Ребята, ребята, неужели вы это сделаете? — вдруг обратился к нам Степан. Выражение его лица было каким-то растерянным, глаза бегали, готовые заглянуть в лицо каждому сидящему.

— Я сделал подлость, я это знаю. Что получилось, того уж не вернешь.

— Лучше скажи, где ты был в ту ночь? — опять выкрикнул Захар.

Все притихли. Степан побледнел, было видно, как он кусал губы, но произнести ничего не мог. Я видел, как мучился Степан, как накаляется обстановка.

— Я скажу, где он был, — не выдержав, выпалил я и, вскочив на ноги, направился к столу. Степан с удивлением посмотрел на меня.

— Не надо, Леша, — вдруг сказал он. — Ты ведь не знаешь, где я был.

Степан не подозревал о нашем разговоре с Вадимом и думал, что я пущусь на какие-нибудь вымыслы.

— Я в тот вечер ходил на именины к своей девушке, — произнес он спокойным, ровным голосом. — Я нарушил устав, совесть мучает меня. Судите по всей строгости, но только прошу... не исключайте из комсомола, оставьте на мне мундир милиционера.

Я был рад, что у Степана хватило духу сказать об этом самому. Я был рад, что он снял с меня тяжелое бремя говорить за него. Видимо, ничего трудней нельзя придумать, чем говорить о недостатках друга, да еще в присутствии такого количества людей. Это меня волновало, но я, собравшись с мыслью и обращаясь к Степану, сказал:

— Ты, Степа, слишком легко живешь на свете. Делаешь все то, что тебе хочется, не думая о том, как это будет выглядеть со стороны. Что об этом скажут люди. Ты живешь по принципу: нравится — делаю.

Степан, слушая меня, все ниже и ниже опускал голову, он как будто с каждым моим словом врастал на несколько сантиметров в землю.

— Не исключать его из комсомола, не отчислять его из школы, а заставить работать над собой — вот мое предложение, — закончил я. — А чтобы не оставить безнаказанным поступок, — объявить Заболотному выговор с занесением в учетную комсомольскую карточку.