Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Может, конечно, возникнуть крайне затруднительное положение, если служба безопасности установит, какие материалы я брал из архива, работая в центральном аппарате, так как это докажет, что мои интересы выходили далеко за пределы официальных обязанностей. Единственно возможный аргумент в мою защиту — а именно то, что я страстно интересовался работой Службы, — прозвучит малоубедительно. Впрочем, я знал, что книги учета выдачи документов периодически уничтожаются, и считал маловероятным, чтобы они пережили массовую чистку ненужных бумаг, проводившуюся после войны. Был также ряд дел, как, например, дело Волкова, которые я вел и которые окончились неудачно для СИС по так и не установленным причинам. Но каждую неудачу можно было бы объяснить, не раскрывая моей истинной роли; к тому же были два важных дела, которые, несмотря на все мои старания, окончились не так, как хотелось бы. Хотя удачные дела и не оправдывают меня полностью, но могут в какой-то мере поставить под сомнение мою ответственность за неудачу в других случаях.

Действительно трудная задача заключалась в том, чтобы объяснить мои отношения с Берджессом. У нас было очень мало общих интересов, очень мало общих друзей и разные вкусы. Главное, что нас связывало, — политические взгляды, а именно это нужно было постараться по возможности скрыть. В этом отношении до некоторой степени помогала география. Когда я был в Австрии, Берджесс был в Кембридже; когда я был в Испании, он был в Лондоне; большую часть войны он провел в Лондоне, а я был во Франции, Хэмпшире и Хартфордшире; потом я уехал в Турцию, и мы снова встретились лишь через год в Вашингтоне. Поэтому я мог показать, что между нами никогда не было по-настоящему близких отношений, что он был просто интересным, но случайным компаньоном. Даже тот факт, что он остановился в Вашингтоне в моей квартире, можно было превратить в преимущество: неужели я настолько глуп, чтобы афишировать свою связь с Берджессом, если бы нас связывала какая-то тайна.

Другая трудность заключалась в том, как выглядела моя карьера. Чем больше я думал, тем меньше мне это нравилось. Начиналась она с известной всем связи с левыми организациями в Кембридже и, возможно, известной коммунистической деятельности в Вене; затем следовал полный «разрыв» с моими английскими друзьями-коммунистами, за которым слишком быстро началась «дружба» с нацистами в Лондоне и Берлине; потом я из всех возможных мест выбрал франкистскую Испанию, чтобы сделать карьеру журналиста; далее поступление в Секретную службу при помощи Берджесса и специализация на антисоветской и антикоммунистической работе; и наконец, моя осведомленность о тех действиях, которые было намечено предпринять против Маклина, и его побег. Картина получалась не очень красивая. Я приходил к

неизбежному заключению, что у меня нет надежды доказать свою невиновность.

Однако это заключение не слишком удручало меня. Основания для доказательства моей виновности могли быть достаточными для сотрудников разведки, но их было недостаточно для юриста. Юристу необходимы улики. Цепь косвенных улик, которые могли быть выдвинуты против меня, была длинной, но, рассматривая каждое отдельное звено этой цепи, я полагал, что их можно разбить все по очереди. А если все звенья разбиты, что остается от цепи? Поэтому, несмотря на внешне неблагоприятные признаки, я считал, что у меня неплохие шансы. Следующая задача заключалась в том, чтобы, играя в открытую, начать сеять семена сомнений так далеко и широко, как только возможно.

Последующие несколько дней дали мне для этого уйму возможностей. На работе у нас с Патерсоном только и было разговоров, что о Маклине. Иногда к нам присоединялся и Маккензи. Не думаю, что в то время Патерсон о чем-либо догадывался, но в Маккензи я был уверен меньше. Это был ленивый, но далеко не глупый человек, и временами мне казалось, что я ловлю в его взгляде подозрительность. Во время этих разговоров я старался сформулировать теорию на основе известных фактов и как можно крепче вбить ее в голову моих собеседников. В этом мне помогло неумное решение МИ-5, о котором я уже упоминал: не допускать Маклина к некоторым документам и установить за ним наблюдение. Взяв этот момент за отправной пункт, я создал версию, которую, по крайней мере, было невозможно опровергать. Она заключалась в следующем.