Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Я предложил коротко изложить на бумаге все, что сказал. Я не исключал, что наша беседа записывалась на пленку, и поэтому хотел иметь письменную запись, чтобы исправить неточности, которые мог зафиксировать микрофон. Когда через несколько дней я пришел на второй допрос, Уайт бегло просмотрел мои записи, а затем перешел к тому, что интересовало его больше всего. Он сказал, что мы можем внести ясность в положение дел, если я расскажу ему о своих отношениях с Берджессом. При этом будет полезно подробно рассказать и о моей собственной карьере. Как было сказано в предыдущей главе, в моей карьере имели место некоторые сомнительные зигзаги, но я постарался объяснить их как можно лучше. При этом я нечаянно проговорился Уайту об одном обстоятельстве, в чем потом горько раскаивался. Однако со временем они наверняка раскопали бы эту деталь, и, может быть, даже к лучшему, что я с самого начала рассказал о ней.

Вопрос касался моей поездки во франкистскую Испанию, которую я совершил еще до того, как «Таймс» послала меня туда в качестве своего корреспондента. По-видимому, МИ-5 не имела сведений об этой поездке и полагала, что «Таймс» отправила меня в Испанию прямо из своей редакции на Флит-стрит. Когда я рассказал об этом Уайту, он сразу же спросил меня, совершил я эту поездку за свой счет или нет. Это был неприятный вопрос, поскольку я ездил по заданию советской разведки, которая, как и сказал Кривицкий, оплатила все расходы. Один взгляд на мой банковский счет того периода показал бы, что у меня не было средств на прогулку по Испании. В этом эпизоде таилась еще одна опасность: дело в том, что мои финансы пополнялись через Берджесса. Я объяснил, что моя испанская поездка была попыткой пробиться в мир большой журналистики, на что я делал большую ставку, продав поэтому все свои личные вещи (главным образом книги и пластинки), чтобы оплатить путешествие. Это было довольно правдоподобное объяснение, которое невозможно было опровергнуть. Причастность Берджесса к моим испанским приключениям так и не была вскрыта. Я заранее приготовил эту версию, но и без того мне предстояло объяснять слишком многое.

Когда я предложил записать нашу вторую беседу, Уайт согласился, но заметил при этом, чтобы я меньше писал о Берджессе и сосредоточил внимание на собственной карьере. Теперь почти все выплыло наружу, и я не удивился, когда меня вызвал шеф. Он сказал, что получил резкое письмо от Беделл-Смита, которое исключает возможность моего возвращения в Вашингтон. Позже я узнал, что письмо было подготовлено Биллом Харви, чью жену Берджесс однажды грубо оскорбил на дружеском приеме в моем доме. Я извинился тогда за его поведение, и извинения будто бы приняли, поэтому было трудно понять, почему Билл затаил в душе злобу. Меньше всего я ждал этого от него! Второй вызов к шефу, когда он с видимым огорчением сказал мне, что я должен подать в отставку, был простой формальностью. Он проявил великодушие, выдав мне вместо пенсии 4000 фунтов стерлингов. Однако моя тревога возросла, когда он тут же добавил, что не выплатит всю сумму сразу. Сейчас мне выдадут 2000 фунтов, а остальные будут выплачиваться каждые полгода по пятьсот фунтов. Предлогом для рассрочки платежа было опасение, что я могу растратить деньги в необдуманных спекуляциях на бирже, но, поскольку я никогда в жизни не спекулировал, этот предлог выглядел наивно. Более вероятной причиной было стремление застраховаться на случай, если в течение этих трех лет меня упрячут в тюрьму.

Итак, я остался с 2000 фунтов в кармане и большой черной тучей над головой. Я провел лето в поисках жилья и наконец устроился в деревушке около Рикменсуорта. Был уже ноябрь, когда мне позвонил шеф и попросил зайти к нему в 10 часов утра на следующий день. Я ехал в Лондон прекрасным зимним утром, любуясь инеем, покрывавшим зеленые изгороди. Шеф заявил, что начато официальное расследование обстоятельств побега Берджесса и Маклина. Расследование возглавляет королевский советник Милмо, который во время войны работал в МИ-5. Я должен дать показания, и шеф выразил надежду, что я не буду возражать. Упоминание имени Милмо означало, что приближается кризис. Я знал Милмо и слышал о нем. Этого опытного следователя МИ-5 обычно привлекали, когда надо было кого-то уничтожить. Пока мы ехали с шефом через Сент-Джеймс-парк в Леконфилд-хаус, я готовился к тяжелому испытанию, втайне надеясь, что выдержу любой придирчивый допрос, основанный на тех доказательствах, которые мне известны. Но я не мог быть уверен, что в руки Милмо не попали новые доказательства, которые могут погубить меня.